Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев

произведения Вагнера! Вот же пройдоха! На допросе признался, что хотел приобщиться к духу героев немецких сказаний, к Зигфриду, к Нибелунгам. Нибелунги же карлики! Гномы, будь они неладны! Зигфрид отнял у них сокровища… Полный идиот! Когда его допрашивали, то пригласили врачей. Они пришли к мнению, что у него не все в порядке с головой. Ему повезло. У кого с головой не все в порядке, того не расстреливают. С учетом болезненного состояния его отправили на Восточный фронт, на передовую в штрафной батальон, считай к смертникам.

Эрих перевел взгляд на висевший на стене плакат с призывом фюрера «Не щадить свою жизнь во имя Великой Германии, во имя победы!».

– Я простой человек, – не унимался старший фельдфебель. – До призыва в вермахт работал каменщиком, учиться было некогда, надо было кормить семью. В театральном искусстве я смыслю столько же, сколько поросенок в пиве. Но я всегда говорил, что среди артистов есть вполне добропорядочные люди. Не все они одни гнилые интеллигенты.

Эриху надоело слушать эту заунывную болтовню, и сладостно, ничуть не стесняясь фельдфебеля, он зевнул. На что тотчас последовало дружеское похлопывание по плечу и приказ – сейчас краткий отдых. Вечером дежурить на коммутаторе, потом снова краткий отдых – и в траншеи, в траншеи, сменить камрадов, на передовую. Слава богу, Иваны пока не зашевелились и не испортили им предрождественское настроение.

17. Сын священника

В бункере на коммутаторе, куда вернулся Эрих, дежурил новобранец. Это был молодой парень лет двадцати трех, бледнолицый, коротко стриженный, с детскими чистыми глазами Он сидел перед коммутатором, втыкал штекеры и что-то мурлыкал себе под нос. Приход компаньона он не заметил. По уставу надо было сделать замечание.

– Меня зовут Эрих фон Ридель, – представился Эрих, – я ваш напарник, будем вместе нести службу на коммутаторе.

Парень вскочил, растерянно посмотрел на вошедшего, хотел отрапортовать, но Эрих улыбнулся, опустил правую руку на его плечо и левой сделал знак, садись, садись, продолжай работать, никаких докладов не надо. Парень сорвал со стены висевшую там картинку.

– А что это? – спросил Эрих.

– Извините, это моя картинка, я взял ее из дома.

– Почему прячешь, на ней изображено что-то неприличное? – спросил Эрих. – Из интимной жизни мужчины и женщины, – усмехнулся он.

– Да, нет, что вы, – парень заметно покраснел. – О неприличном я даже не думаю. Вот посмотрите сами.

Эрих в Бога не верил. Его семья в кирху ходила только по большим праздникам, например, на Рождество или Пасху. В вопросах веры пруссаки оказались наиболее равнодушными.

Он взял протянутый ему квадрат тисненого картона. На нем был изображен какой-то святой. Эрих повертел картинку. Скучный сюжет, ничего привлекательного, такие продают возле каждой кирхи: святой в белых одеждах, с воздетыми к небу руками, казалось, плыл в облаках. Под ним золотом была вытеснена фраза, написанная старым готическим шрифтом. Эрих прочитал ее вслух: «Не внимай пустому слуху, не давай руки твоей нечестивому, чтоб быть свидетелем неправды».

– Это кто же так умно выразился? – невольно вырвалось у него.

– Это Моисей. В Ветхом Завете. Во второй книге «Исход». Но дальше у него сказано еще лучше. Ту картинку я не стал брать с собой. «Не следуй за большинством на зло и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды». – Голос у Андреаса был тонкий, но всю фразу он произнес уверенно, с интонацией. – Моисей выведет и нас, как он вывел народ израилев.

– Что ж, неплохие слова. Ты что, глубоко верующий?

– Я сын священника, – ответил Андреас. – Мой отец читает проповеди.

Эрих присел на табурет. Напарник вызвал у него интерес.

– Понятно. Откуда ты родом?

Андреас помолчал, он переключал штекеры.

– Я из Виттенберга.

– О, снимаю шляпу. Самый религиозный город в Германии. Это у вас там Мартин Лютер на входных дверях Замковой кирхи набил свои 95 тезисов против католиков Рима?

– Да, у нас. Но дверь сгорела в 1760 году, и ее заменили, а тезисы отлиты на бронзовой доске.

– Там у вас зародилось это лютеранство или протестантство или евангелическое учение, верно?

– Не совсем так, – Андреас глубоко вздохнул. – Мы называем его лютеранский протестантизм. От католиков отличаемся тем, что у нас служба ведется на немецком языке. Лютер же перевел Библию с латинского, чем и вызвал большое недовольство Рима. Но теперь мы подчиняемся Берлину. А католики, как и прежде, подчиняются Риму. Хотя в последнее время… В общем, с 1933 года мы входим в немецкую евангелическую церковь. В Берлине появилось духовное министерство и по новой церковной конституции всем распоряжается берлинский бишоф или епископ, а он напрямую подчиняется фюреру. Так что политика не обошла нашу церковь.

Эрих повертел картинку.

– Но, прости, ведь Моисей был… евреем?

Андреас замотал головой.

– Вы ничего не понимаете в религии, – он слабо улыбнулся. – У святых нет национальности. Моисей был связующим звеном между Богом и народом Израиля.

– Хорошо, согласен, – закивал головой Эрих, – но у всех евреев исторически сложилась тяга к золоту, к накопительству, эта тяга стала их главной профессией, верно? Они пронесли ее через века. Вспомни Ротшильда, он всю жизнь копил деньги и выдавал кредиты, ему чуть ли не все жители Франкфурта-на-Майне оказались должны. За это евреев выгнали из Германии, разве не так?

– А вы знаете, что статую Моисея сделал великий Микеланджело, ее поставили в Риме в соборе Святого Петра! Но итальянские фашисты ее оттуда не вынесли.

– А ты видел фильм «Еврей Зюсс»?

– Нет, я такие вещи не смотрю.

– А зря! Мне довелось попасть на премьеру. Его показывали во дворце киностудии «УФА» в Берлине, большой был ажиотаж, сам Геббельс прибыл. Еврей по фильму был ювелир, самый богатый человек во Франкфурте-на-Майне, у него одалживал деньги герцог Вюртембергский. Зюсс этим воспользовался, хотел прибрать власть к своим рукам, придумал новые налоги.

– Послушайте, – Андреас поднялся, – я не антисемит. Разве немцы не бывают ювелирами, разве они не копят деньги? И банками управляют сегодня не евреи. Для меня все люди равны, и я попрошу в дальнейшем на такие темы при мне не высказываться, – он даже побледнел.

– Извини, – после некоторого молчания произнес Эрих. – Я не предполагал, что еврейский вопрос тебя так затрагивает.

– Да, затрагивает! – продолжил Андреас. – Это вопрос не национальности, а вопрос политики! У нас была знакомая еврейская семья Катценштайн. Их выгнали из дома, жилище разграбили, сад вытоптали. Мою одногодку Эвелин, у которой был прекрасный голос, с позором выставили из гимназии. Самая лучшая была в школе. За что? За то, что они евреи?

– Ну, ладно, ладно, – попытался успокоить его Эрих. – Не распаляйся.

– Нет,