Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам - Зураб Давидович Авалов

Главного секретаря его величества по внешним делам» – таковым был тогда Бальфур – «дипломатическая виза» украсила мой паспорт – первое проникновение независимой Грузии в тот лагерь, – после пятимесячного прохождения сквозь «огонь и медные трубы» Средней Европы. «Проникал» пока я один, и этому не помешало столь грешное пребывание в Берлине. Единственная оговорка, сопровождавшая допущение мое в Лондон, заключалась в том, что «предоставление мне льготной визы не означает, однако, еще признания грузинского правительства». В этом, конечно, и сомнения не было: я и ехал-то в Англию, чтобы «подготовить почву» для такого признания.

Морские сообщения Норвегии с Англией находились под строжайшим военным контролем. Прибыв в Берген 7 декабря, я обеспечил себе место на пароходе, отходившем в Англию 9-го числа. Тогда же, то есть 7 декабря, мне удалось повидаться и впервые познакомиться с Оливером Уордропом, британским генеральным консулом в Бергене. Это был, впрочем, последний день его там пребывания: он возвращался с семьей в Англию.

Что «эмиссар» Грузии у самого порога в пределы Великобритании должен был встретить и получить поддержку старого испытанного друга грузинского народа – в этом было нечто провиденциальное. О. Уордроп был, вероятно, очень огорчен грузино-германским сближением 1918 г.; однако его глубокая привязанность к Грузии говорила в нем сильнее всего. Мы могли рассчитывать на его помощь и в Лондоне.

…Берген расположен красиво под утесами, у фиорда. «Немецкая пристань», в ганзейском духе, очень характерна. Во всем чувствуется соленый запах моря, точнее – океана, на другом конце которого – Америка; зажиточность, предприимчивость, вместе с непоколебленной еще простотой жизненного уклада и легкой обозримостью всей жизни – преимущество небольших культурных народов и таких же городов!

9 декабря, темной ночью, пустились в плавание по морю, так недавно еще страшному, из-за рыскавших по нему подводных лодок, и еще полному мин.

Ранним утром, когда все еще спали, при полном спокойствии внезапно услышали короткий отрывистый треск, грохот: что-то ударило в пароход или пароход обо что-то ударился. Движение сразу замедлилось. Первая мысль – это мина! «Мина, мина!» – закричали в коридоре. Всеобщее отчаяние. Забегали, завопили по всем углам. «Ясное дело, тонем». Стали надевать спасательные пояса. А пароход уже накренился так, что трудно было стоять. «Наверх, всем наверх!» – скомандовал кто-то. Словом, пережили все, что полагается пережить при «попадании» мины в пароход. Это, однако, не была мина: мы напоролись на острый, не показанный на карте риф – и сели на него. Приказано было спуститься в шлюпки, которые и высадили нас в Копервике.

…На следующее утро вышли в открытое море и сразу попали в бурю – ими славится Северное море зимой. Волны кругом парохода ходили огромные, черные, с белыми гребнями и подпалинами. Качка все время была неописуемая. Лежа на койке, можно было видеть свои ноги то сверху вниз, то снизу вверх. А когда качка делалась килевой, вторая, параллельная койка была все время то над вами, то под вами.

Наконец, вечером 12 декабря, вошли в Канал и поднялись к Ньюкестлю (в переводе на грузинский – Ахалцих). Сплошные фабрики, доки, дымовые трубы – царство угля, железа и деловитости, один из жизненных пунктов удивительного острова, охраняемого плавучими батареями и цитаделями! Утром 13 декабря высадились. Просматривая мою визу, один из чиновников заметил: «Георгия – это, кажется, около Румынии».

Понеслись по зеленой Англии, всюду встречая военных с довольными, свежими лицами победителей, и прибыли на вокзал Кингс-Кросс.

Мне не трудно было угадать в толпе Давида Гамбашидзе[100], предупрежденного телеграммой о моем приезде. Начиналась лондонская глава «хождения по делам Грузии».

49. На новых рельсах

Я не собираюсь передавать в подробностях переговоров или разговоров, которые велись в Лондоне на тему о независимости Грузии.

Сравнительно с Берлином, главная особенность политического положения заключалась теперь в том, что как для главных держав Европы, так и для Соединенных Штатов получал огромное значение вопрос о восстановлении государственного порядка в России (на советский режим, продержавшийся тогда уже свыше года, многие смотрели как на аномалию, затянувшуюся сверх ожидания). Это было время диктатуры адмирала Колчака в Сибири, организации добровольческих сил на юге, время усиленной работы недавно еще авторитетных представителей российской дипломатии в главных центрах в пользу вооруженного вмешательства или же помощи деньгами и оружием генералам и организациям, спасавшим Россию с разных концов.

Что течение это относилось вполне отрицательно[101] к идее независимости бывших окраин России, что такое отрицательное отношение внушалось русскими деятелями правительствам западных держав – вчерашним союзникам, что новоявленные республики подвергались огульным и систематическим нападкам, осмеянию и сарказму – известно всякому. Атмосфера эта, конечно, затрудняла работу и в вопросе о признании независимости Грузии.

Однако и эта работа не была столь безнадежной, как многим казалось. Очень скоро выяснилось – и мы были вовсе не последними, открывшими это, – что обе тенденции могут быть согласованы; что, в частности, Великобритания превосходно может, раз это ей угодно, поддерживать всячески стремления русских восстановить Россию, а одновременно отнестись с должным вниманием и к вновь образовавшимся республикам. Я буду, кажется, прав, если скажу, что в английской политике преобладало в этот момент стремление помочь восстановлению России; но что там имелась почва и для симпатий по отношению к новым республикам как по принципиальным основаниям (вера либералов, трудовиков и прочих в право самоопределения, в начала демократии), так, отчасти, и вследствие специальной заинтересованности. Для Балтийских республик получал значение вопрос о морских интересах держав в Балтийском море; Грузия могла нащупать старое, отчасти заброшенное русло былых так называемых Биконсфильдовых идей о необходимости ставить барьер русскому проникновению в Передней Азии и т. д.

Словом, наряду с основным течением политики, благоприятным восстановлению единой России, существовали мотивы и интересы хоть и второго плана, однако достаточно отчетливые, чтобы служить основой для защиты независимости окраинных государств.

Попытка преодоления этой двойственности заключалась в отвлеченной идее федерации, то есть восстановления русского единства путем федеративного объединения отдельно существовавших частей бывшей империи. Идея эта, в виде намеков и внушений, играла с самого начала свою роль в сношениях окраинных делегатов с Англией (позже ее стали усваивать, стараясь попутно обезвредить, и в некоторых русских кругах); однако двойственность, о которой сказано выше, проникала всю политику Англии в течение всего 1919 г.

Впрочем, в этот момент «единая Россия» была всего лишь программой, независимая же Грузия (чтобы вернуться к ней) – действительностью, фактом, с которым приходилось считаться… хотя бы при установлении железнодорожной связи между Батумом и Баку (в силу Мудросского перемирия). Все это придавало вопросу определенное жизненное значение, и мы имели возможность обсудить его всесторонне с