Как натаскать вашу собаку по античности и разложить по полочкам основы греко-римской культуры - Филип Уомэк

не дошел – возможно, к счастью. Кроме этого они создали разве что таблицы с законами.

– Занятное чтиво, наверное.

– Литературу в Рим первым принес вольноотпущенник Ливий Андроник, причем он был греческого происхождения. Около 220 года до н. э. он перевел на латынь трагедии и Одиссею. До нас дошло только несколько фрагментов.

Вот как звучит первая строка Одиссеи Андроника:

Virum mihi, Camena, insece versutum…

Virum значит «мужа», insece – приблизительно что-то вроде «расскажи», а вот Camena – скорее что-то вроде «песенного духа». Versutum совершенно не дотягивает до сложного гомеровского πολύτροπον.

Видишь, даже древним людям было трудно точно ухватить смысл, так же как и нам.

Цицерон свысока относился к Андронику и насмехался над его пьесами: говорил, что их нельзя читать больше одного раза, а его Одиссея вообще похожа на примитивную скульптуру.

Следующим в римскую словесность ворвался Энний со своим изложением римской истории (сколько ее на тот момент было), напыщенным и полным аллитераций. Есть такая байка: «Когда Вергилий читал Энния и кто-то спросил, что это он делает, Вергилий ответил: “Ищу золото в навозной куче”».

Вергилий первым вытащил римлян из мрака и явил им ослепительный свет литературного мастерства (до него, правда, был еще Катулл – он писал стихи в подражание грекам и создавал произведения совершенно римские по духу. Примерно в то же время Лукреций написал необыкновенную философскую поэму «О природе вещей», посвященную теории атомов).

Первыми творениями Вергилия были «Буколики» – стихотворения, в которых пастушки распевали песни о любви. В одном из этих стихотворений речь идет о «спасителе». Полагают, что имеется в виду Август, или даже Марк Антоний, или сын его патрона, но средневековые читатели считали, что там говорится об Иисусе, и Вергилия воспринимали как языческого святого (отчасти поэтому именно он выступает проводником по Аду в «Божественной комедии» Данте. Некоторые даже считали его колдуном и сочиняли о нем причудливые легенды. Например, о том, как он однажды оживил двух медных псов и заставил их перегрызть насмерть всех нечестных людей в Риме[61]). Вслед за «Буколиками» вскоре последовали «Георгики» – длинная искусная поэма о…

Я замолк.

– О чем? – спросила Уна.

– О том, как лучше заниматься сельскохозяйственными работами.

– Да ну?

– Да, в основном там про сельское хозяйство. Отличная поэма, которая продолжает традицию дидактической поэзии. И потом Вергилий сочинил pièce de résistance [62] – эпическую поэму «Энеида».

Последовал незамедлительный успех. И это в какой-то степени задело греков:

«Эта поэма превосходит все, что было написано на греческом языке за последние несколько столетий; тем не менее греки небезосновательно отказывались это замечать. Мало того, что эти варвары римляне их захватили, покорили и ограбили, так еще и ожидали от них серьезного отношения к поэме, написанной на этом грубом языке, – для любого эллина, независимо от его образования, это было слишком», – отмечает Джаспер Гриффин[63].

Сочувствую Вергилию. Хотя восхитительная ирония заключается в том, что греки уже на протяжении невероятно долгого времени называют «греческость» словом ромиусю́нэ – Ρωμιοσύνη.

– Как так вышло?

– Благодаря Византии. Слово это означает «римскость»; византийцы, жители восточной части Римской империи, использовали его для обозначения патриотизма. Так что когда современные греки говорят о своем патриотизме, они называют себя римлянами. Думаю, Вергилия бы это позабавило.

«Энеиду» декламировали, как и гомеровские поэмы. Известно, что состоялось исполнение перед императором Августом, его женой Ливией и сестрой Октавией, которая во время чтения упала в обморок.

– Из-за чего?

– У нее был сын по имени Марцелл, цвет и надежда Империи, но он умер молодым. Вергилий упоминает его в книге, где Эней спускается в подземное царство, и описывает безумно пронзительно, воздействуя на эмоции: «ostendent terris hunc tantum fata/nec ultra esse sinent» – «судьбы лишь покажут его земле, но не позволят ему на ней задержаться».

Чтобы понять «Энеиду», нужно знать, что Вергилий пытался превзойти и Илиаду, и Одиссею. Вергилий писал гекзаметрами, напрямую подражая гомеровским поэмам, и в его произведении много схожих с ними черт, в том числе эпитеты. Когда читаешь ее на латыни, очень скоро привыкаешь к сочетанию «pius Aeneas», которое обычно переводят как «благочестивый» или «добрый»; становятся родными развернутые сравнения и божественный план, когда боги своими небесными руками вмешиваются в действие на разных уровнях. Словом, Вергилий делает все, что только можно.

Ты, наверное, помнишь, что в Илиаде нет мифических зверей; в Одиссее есть несколько, но они упоминаются только в байках, которые Одиссей рассказывал феакам. «Энеида» же ими просто кишит: Эней и его спутники встречают их не только во время плавания по Средиземному морю, но также и в подземном царстве. Задействованы все возможные мифы и легенды, и с одной-единственной целью – построить для Рима литературный фундамент.

О Гомере мы знаем очень мало. И хотя романтики вроде меня могут себе представить, что он и вправду существовал, вполне возможно, что он лишь образ. А вот о Вергилии кое-что известно – или о Публии Вергилии Мароне, если брать его полное имя. (Некоторые называют его Виргилием, просто чтобы всех запутать.) Кстати, римлянином Вергилий не был.

– Что? – изумилась Уна.

– Мы думаем, что римляне – то же, что жители Италии, но Вергилий родился в провинции – сейчас там город Мантуя. Многие величайшие поэты Римской империи не были родом из самого Города – возможно, поэтому у них был острее взгляд со стороны на деяния великой столицы.

Во всем этом замесе есть еще одна деталь, придающая дополнительную остроту. Мы не знаем, выражал ли Гомер какую-либо политическую точку зрения относительно спартанского и троянского царей, разве что проявлял несколько больше симпатии к ахейцам. Насколько нам известно, он рассказывал захватывающую историю.

Гомер не был современником троянских царей, описанных в Илиаде, так что в его произведениях вполне вероятны намеки, скрытые или даже явные сравнения с устройством царств, знакомых уже ему, но мы об этом ничего не знаем, и, насколько я понимаю, это не важно.

У поэмы Вергилия, напротив, точно есть политический аспект. Вергилий был движим мощным эстетическим мотивом – сочинить произведение, которое превосходило бы предшественников. Он умер, не успев окончательно завершить поэму, и требовал, чтобы друзья сожгли рукопись, – такой вот он был перфекционист. К счастью для нас, они его не послушались. И вместе с тем, в отличие от Гомера, Вергилий проводит очень значительную политическую линию, которая проявляется в безошибочном способе прославить Августа – первого императора. Тем самым поэма отмечает завершение гордых традиций Римской республики. Римляне, с тех пор как изгнали своего последнего царя Тарквиния Гордого, с большим недоверием относились к подобным автократическим институтам.

– А у них были цари?

– Они считали,