Юрий Черняков - На безымянной высоте

— Лида, ты здесь… Зачем ты пришла? Я же просил никого ко мне не пускать!

— Костенька… Ты же знаешь, я пришла к тебе не одна. — Она присела на угол его койки. — Я пришла к тебе с нашим будущим сыночком…

— Зачем? — простонал он, откинувшись на спину. — Кому это надо? Ты такая молодая, красивая… Скоро закончится война — и у тебя будет другой, хороший, здоровый муж. А у сына будет папа.

— Не надо мне другого мужа, — по-девчоночьи заплакала Лида. — Не надо нам другого папы. Я хочу жить только с тобой…

Остальные раненые замерли, слушая их разговор.

— Пойми. Я никогда не увижу нашего сына, — продолжал Костя. — Если бы он родился хотя бы неделю назад, мне было бы легче, я бы его запомнил… И для него будет лучше, если он никогда не увидит отца-инвалида.

— У него будет очень хороший папа, — еще сильнее расплакалась, разрыдалась Лида. — И он полюбит тебя, вот увидишь…

— Ничего и никого я больше не увижу, — сказал Костя.

— Здесь ты, Константин, глубоко не прав, — сказал один из раненых, судя по голосу, он был старше других. — Ты, лейтенант, конечно, извини, что вмешиваюсь.

— Только о себе и думаешь, — поддержал другой. — Скажи спасибо, что жена сама к тебе пришла… И плачет из-за тебя, придурка, а ты ее гонишь.

— Я не жена, — сказала Лида. — Я невеста. И у нас скоро будет свадьба.

— Тем более, — отозвался третий. — Не дури, лейтенант. Таких, как твоя невеста, на руках надо носить до конца жизни. А не смотреть на нее.

— Ты уже на нее насмотрелся. Небось оторваться не мог, — хохотнул первый. — Раз теперь сына ждете.

Остальные тоже рассмеялись, а лицо лейтенанта Горелова засветилось слабой улыбкой.

— Иди сюда, поближе, — сказал он негромко.

— Вот-вот, другое дело, — снова сказал первый раненый. — И поцелуй, дурило, невесту. И обнимитесь. Да не стесняйся, нам ведь, сам знаешь, и отворачиваться не надо. Она-то заслужила. А ты вот пока еще не совсем.

— А хотите, я сейчас вам постели перестелю? — спросила Лида, вытирая слезы, после того как она крепко обнялась и расцеловалась с Костей Гореловым. — И водички вам принесу, где тут она у вас?

Катя и Ася ждали Лиду, сидя на той же лавочке и никак не реагируя на знаки внимания со стороны ходячих раненых.

— Катя, только честно, наверно, ты осуждаешь меня, что живу с Григорием Михайловичем? — спросила Ася.

— Да нет, почему. Дело твое… Я только одного не понимаю, — сказала Катя после паузы. — Ты такая молодая, все при тебе… Почему молодые офицеры тебя избегают?

— А боятся они меня, — горько усмехнулась Ася.

— Как— боятся? — не поняла Катя. — А Григорий Михайлович тебя не боится?

— Просто ты не знаешь… До сих пор убивали всех, на кого глаз положу, в первом же бою, — сказала Ася и вытерла глаза платочком. — А чего ему, тыловику, спрашивается, бояться? Ему в атаку не ходить… А те, кто до него были, самые разные лейтенанты, капитаны, — те, веришь, знали про это, а не задумывались… Сначала Толик у меня был, такой чернявый, танкист, сгорел в своем танке после нашего свидания…

— Странно, — покачала головой Катя. — Может, совпадение?

— Может, и совпадение, кто это знает? — вздохнула Ася. — Тут поневоле суеверной станешь… Война к концу, немца вот-вот выгоним, а наши ребята все равно гибнут и гибнут, причем каждый день, и все такие молодые… Или Сереженька у меня был — шатен с усами, летчик. Его сбили, а на Героя уже документы подали… Стихи мне читал. Потом Володечка, тоже чернявый, но только сапер. Я их званий не помню, на погоны не смотрела, мне лишь бы симпатичный был… Толик, артиллерист, тот с руками все лез, как выпьет. Игорек, пехотный лейтенант, только что с ускоренных курсов… Этот тоже стихи читал, только свои, и робел… А по Сашеньке, он тоже из летчиков, все наши девки сохли да страдали, а он меня полюбил… — Она всхлипнула. — А как перед боем признался, так и сгорел заживо в самолете. Даже спрыгнуть с парашютом не успел… Вот и представь, как мне с ними бывало… Вот только что рядом ходил, да? Возле меня крутился, целовал, обнимал, а потом — словно его и не было вовсе… Знаешь, как в кинотеатре… Пленка вдруг оборвется, темнота, все начинают свистеть, топать ногами… А что толку? Киномеханик не бог, ленту уже не склеит.

Катя, утешая, обняла ее за плечи.

— Вот все гадают, с чего вдруг я на Григория Михайловича глаз положила? Никому же не объяснишь, что войне скоро конец. Все привыкли, думают, так и будем воевать без конца. А ты прикинь, сколько после войны мужиков на нас, девок, останется? Не считая калек вроде Кости Горелова? Все будут в цене, особенно которые с руками и ногами… Да и звезды на погонах будут больше значить, чем на груди, понимаешь? Пусть Григорий Михайлович меня вдвое старше, но он уже подполковник, а любому из моих прежних, да хоть твоему Малютину, подполковником уже точно не быть, до конца войны не успеет… Или не доживет.

— Типун тебе на язык, — сказала Катя, отодвигаясь от нее подальше.

— Говорю как есть. Не я этот разговор затеяла. Григорий Михайлович моего расположения ведь не домогался. Лишний раз посмотреть на меня стеснялся. Он, бедный, даже не подозревал, что это я его выбрала. Для меня после смерти Сереженьки стало важно совсем другое — интендантских начальников не убивают. Героев убивают, а их нет.

— У него есть семья? В возрасте все-таки…

— Его семья погибла в оккупации. И все, больше никакой родни не осталось. Один как перст. И вот так я про себя твердо решила: Григория Михайловича есть за что уважать, а молодых вроде твоего Малютина надо любить как в стихах Пушкина. Иначе они не могут. Ты обо мне не очень-то беспокойся. Ты лучше смотри, как бы наша снайперша твоего Малютина не увела. А что она в него уже прицелилась, это точно… Вместе ведь они сюда добирались, в одной машине…

— Ну и что, пусть разглядывает. Для меня главное, как Алеша смотрит на меня, — грустно говорит Катя.

— Не боишься, что уведет?

— Давай сменим тему…

— А может, лучше ты подменишь меня? — перебила Ася. — А то тут один офицер из штаба дивизии, Аристархом зовут, просил навестить его через часок, сразу после санбата… Кое-что обещал показать из трофейного женского белья. Представляешь, подруга?

— Ладно, подежурю… Только скажи: зачем ты даешь Нефедову надежду? — Катя покачала головой.

— Вот так! Подруга называется! Ты эту чемпионку белобрысую оправдываешь, а меня осуждаешь, да? — спросила Ася. — Тебе не нравится, что принимаю ухаживания Аристарха Кондратьевича?

— Ему сколько лет?

— Допустим, пятьдесят два.

— А тебе? Такая молодая, красивая…