Футляр для музыканта - Михель Гавен

Она произнесла эти слова с такой скрытой нежностью, что у Маренн сжалось сердце. Она и раньше хорошо понимала одиночество Гудрун, обиду на отца, ее усталость от вечного противоборства с матерью. Но сейчас опять остро почувствовала это. Гудрун, конечно, находилась в полной власти Маргарет, и Маргарет оказывала на нее большое влияние. Все эти разговоры об истинных арийских женщинах – все это шло от матери, Гудрун говорила ее словами. Она была лишена иного общества кроме общества матери, и потому у нее просто не было иного опыта – она заученно повторяла то, что говорила ей мать. Но сейчас в разговорах о кактусах она проявилась такой, какой была, – уязвимой, недолюбленной, пугливой, чувствительной девочкой, которая изо всех сил борется за то, что любит. А то, что Маргарет не раз пыталась выбросить вон всю эту коллекцию «колючек», Маренн тоже это было известно. И только свидетельства врачей о том, что кактусы явно успокаивают Гудрун, возымели действие на фрау фон Боден – она отступилась от коллекции. Но Маренн пришлось быть свидетелем того, как Гудрун яростно защищала своих питомцев, свой садик, как она выражалась: это единственное место, где мать не имела над ней власти.

– Надо же, я никогда не думала, что они могут быть настолько разнообразными, – Джилл с изумлением продолжала разглядывать кактусы. – А можно их потрогать? – спросила она у Гудрун. – Они очень колючие?

– Некоторые – да, – ответила та, – можно даже поранить руку. А некоторые мягкие, как ватные шарики, вот эти ребуции, например, – она показала на горшок, стоящий напротив Джилл. – Но будьте осторожны, фрейляйн, их иголки – это все равно что листья, ломать их не нужно, можно навредить растению. Иголки ведь не восстанавливаются.

– Я очень аккуратно, – Джилл прикоснулась пальцем к кактусу и взглянула на Маренн, – он просто бархатный, – сказала она с удивлением. – Никогда в жизни не видела. И не подумала бы.

– Вот видишь, – улыбнулась та. – Мы с тобой не зря заглянули в гости к фрейляйн Гудрун. Во всяком случае, ты узнала много нового.

– Да уж, будет о чем рассказать Зилке, – согласилась та. – Теперь я смогу с ней поспорить.

– Мама просила меня, чтобы я рассказала вам все о том человеке, с которым меня заставил встретиться папа.

Гудрун неожиданно сама коснулась темы, к которой, казалось, трудно подступиться. Она стояла перед окном, охватив руками, точно обняв коллекцию кактусов, и неотрывно смотрела за окно, Джилл с удивлением взглянула на Маренн. «А мы-то думали, как к этому подступиться!» – казалось, выражал ее взгляд. Маренн кивнула в ответ и сделала предупреждающий знак рукой: мол, не торопись, ни о чем не спрашивай, дай ей сказать самой. Она прекрасно понимала, что доброе расположение и внимание к тому, что было по-настоящему ей дорого в жизни, к ее любимым растениям, смягчило Гудрун, сняло излишнюю настороженность и напряженность, установило между ними доверие – возможно, и ненадолго. По опыту Маренн знала, что люди, подобные Гудрун: одинокие, углубившиеся в себя, привыкшие, что их увлечения никто из близких не разделяет, а, напротив, все норовят над ними посмеяться – такие люди не склонны к устойчивым доверительным контактам. Они могут расположиться к человеку, чаще всего не являющемуся их родственником. Это происходит потому, что человек посторонний, как они считают, менее опасен, он не находится всегда рядом, он уйдет – а вместе с ним уйдет и опасность. Тогда как близкий останется и в любой момент может причинить боль. Они вначале сильно переживали это непонимание, но затем выработали скрытность как защитную реакцию. Но и к посторонним долго испытывать доверие они не имели способности – страх унижения, насмешки оказывался сильнее, и даже если они не сталкивались с этим, инстинктивно все равно закрывались в раковине – так, на всякий случай. Поэтому сейчас, когда наступил такой доверительный момент, пока Гудрун чувствовала расположение к своим гостям, надо было ни в коем случае не спугнуть ее настроение – дать ей высказаться. Излишние восклицания Джилл могли только помешать. И потому Маренн терпеливо ждала, что Гудрун скажет дальше. Долго ждать не пришлось.

– Я, собственно, все смутно помню.

Гудрун быстро взглянула на Маренн, это был взгляд маленького затравленного зверька, который загнан в угол страхами, угрозами, неприятностями, самым банальным невезением – всем. Но в глубине души все еще надеется, что все изменится, все, что нехорошее, с чем он столкнулся, что привело его в такое жалкое состояние, уйдет – все вернется, как было. И обязательно найдется тот, кто протянет руку помощи. И Гудрун точно спрашивала у Маренн: «Может быть, это будете вы? Может быть, вы мне поможете». Она искала помощи и участия. И на этот раз она точно не ошибалась. Собственно, для этого Маренн и приехала к ней.

– Я не тороплю тебя. Мне важно все, что ты скажешь.

Она подошла к девушке, осторожно взяла ее за руку. Она почувствовала, как Гудрун внутренне напряглась, – это была инстинктивная реакция, – страх снова подсказывал ей немедленно прекратить этот разговор, ничего не выдавать из того, что она знала. Но она переборола себя и продолжила.

– С самого начала, когда за мной приехали люди в такой же форме, как у вас, – она кивнула на мундир Маренн, – и сказали, что их прислал папа, я очень боялась. Они приехали утром, когда мама сразу после завтрака уехала к доктору. Я редко остаюсь одна, и я сразу подумала: значит, они знали, что ее не будет, они следят за нами. Более того, они заявили мне, что я должна поехать с ними, – продолжила Гудрун взволнованно. – Мама запрещает мне куда-либо отлучаться без нее. Да это и трудно сделать. Здесь нет ни метро, ни автобусов, можно только ехать на машине, пешком до ближайшей станции идти очень далеко. Я только хожу гулять вокруг дома. А в остальном, если что-то требуется, мы выезжаем на машине с мамой. А тут – я куда-то должна ехать без нее! Я отказывалась, я хотела позвонить доктору Фрулингу, к которому мама поехала, чтобы он сообщил ей, что происходит. Но они мне не позволили. Вместо этого мне позвонил папа и сказал, что я должна сделать все, что мне говорят эти люди, а именно немедленно собраться и ехать с ними. Он сказал, что хочет, чтобы меня посмотрел его доверенный доктор, и его мнение для него важно. А маме присутствовать там необязательно, и вообще лучше ей ничего не знать. Меня привезут назад – бояться нечего. Я сразу вспомнила о вас, – призналась Гудрун. – И спросила его, тот доктор – это фрау Сэтерлэнд? Он мне ответил очень коротко: «Нет, другой». После этого офицер начал меня торопить. Я кое-как собралась. Они повели меня в машину. Я только успела шепнуть нашей прислуге Гели, чтобы она все-таки позвонила доктору Фрулингу. И она сделала это. Мама, как только узнала, что случилось, немедленно стала добиваться встречи с папой, но он не ответил на ее звонки и не допустил к себе.

– Они привезли тебя в канцелярию к отцу или в какую-то клинику?

Прекрасно зная, что не стоит выдавать, что что-то знаешь наперед, иначе просто спугнешь собеседника, особенно такого впечатлительного, как Гудрун, и ее откровенность кончится, Маренн предоставила девушке все рассказать самой. Она решила ограничиться лишь вспомогательными вопросами и внимательно следила за Джилл, чтобы та не сбивала Гудрун эмоциональными репликами.

– Нет. – Гудрун отрицательно мотнула головой. – Они привезли