Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова

– Я, в общем-то, не увлекаюсь… горожанин… – смущенно заметил я.

Язык уже плохо слушался, и я, позабыв о боли, сосредоточился на тщательном выговаривании слов. А ведь мне предстоит разговор с матерью!

– Девушка! Послушайте! Скоро ли дадите Москву?

– Ещё минут тридцать, – отозвались из-за прилавка. – Вы бы всё-таки не пили тут. Отправляйтесь в сквер или на лестницу, пожалуйста. Пусть вас оттуда милиция забирает. Конечно, товарищи Архиереев и Поводырёв почётные наши граждане, но вдруг кто-то заглянет. Что тогда?

– Тогда надо торопиться! – сказал Осип и отошёл от окна к своему рогатому другу.

Я вытянул шею, надеясь увидеть, как он сядет в седло и поскачет по улице достаточно цивилизованного, в общем-то, посёлка верхом на олене. Я ведь и сам совсем недавно… Воспоминание о падении вследствие полученной травмы опечалило меня. Я со стыдом почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы, которые я просто не в силах сдерживать.

– Как-то мы неправильно пьём, – заявил Георгий внезапно.

– Без закуски? – шмыгая носом, спросил я.

Георгий погладил меня по груди ладонью. Ладонь у него маленькая, почти женская с аккуратно остриженными ногтями. И тёплая, как грудь Канкасовой.

– Понимаешь, нас четверо, – проникновенно произнёс ветеринарный врач. – А должно быть трое. Что такое одна бутылка на четверых здоровых мужиков? Впрочем, я-то не пью.

– Я тоже! Только вот товарищ Осип ускакал на своём олене и теперь нас ровно трое.

– Ты предлагаешь мне сбегать в магазин за ещё одной бутылкой? Ах ты, дурашка московская! Да знаешь ли ты, что в наших краях водки просто так не достать?

В этот момент в окне снова возник Осип с бутылкой. Этикетка показалась мне знакомой, впрочем, я слишком плохо разбираюсь в водочных этикетках.

– Как? Разве вы не ускакали? И откуда это?.. – Я указал на бутылку.

Жители посёлка Ч. почему-то восприняли мои слова как шутку и рассмеялись. Все, включая женщину за прилавком переговорного пункта и малыша на её коленях.

– Я никогда не вожу с собой по одной, потому что одной всегда мало. Верно, капитан? – улыбаясь, проговорил якут.

– Разливай. Чего время тянуть, – ответил Архиереев.

– Я не пью, – на всякий случай напомнил Георгий.

– Я тоже, – безо всякой надежды поддержал я.

Осип разлил бутылку на четыре одинаковые части. На этот раз была предложена и закуска – тонко нарезанное вяленое мясо.

– Медвежатина, – пояснил Осип. – Георгия рук дело!

Он с явной гордостью указал на довольно тщедушного с виду ветеринарного врача.

– Ты не смотри, что он щуплый с виду. Седьмой ребёнок в семье ссыльных. В детстве недокормили. Маленький, но проворный и злой.

В этот момент я, пожалуй, впервые внимательно посмотрел на Георгия. Действительно, рядом с нами троими – крупными, широкоплечими мужиками – он выглядел субтильным подростком.

– …Но он ловкий и, главное, злой… А в охоте главное – свирепость и настойчивость… – продолжал Осип. – Я читал о французском императоре Наполеоне Бонапарте. Так тот тоже был небольшого роста, ещё меньше, чем наш Гоша. И учёный по математике. Так вот наш Гоша тоже учёный. Закончил ветеринарный институт! Гоша – наш тойон.

– Хватит трепаться, – буркнул Георгий, одним духом опрокидывая стакан. – И ты пей, Осип!

Осип послушно выпил. Моя попытка повторить его «подвиг» закончилась полным фиаско. Захлёбываясь и кашляя, я получил от Георгия несколько чувствительных ударов между лопаток. Тут уж пришлось вспомнить и о боли в груди.

– Допивай! Анестезия! – Георгий поднёс к моим губам недопитый стакан.

– За тойона! – рявкнул Архиереев.

Женщина из-за прилавка зашикала на нас, а через пару минут она же объявила: «Москва на проводе. Третья кабина». И Георгий при помощи Архиереева проводил меня к телефонному аппарату.

* * *

В кабинке пахло мебельным лаком и слезами, но трубка аппарата приятно холодило мокрую от слёз щёку.

– Мама! – крикнул я в микрофон.

– Гамлет!

Услышав знакомый голос в динамике, я зарыдал пуще прежнего.

– Гамлет! Что случилось? Ты нашел его?

– Мама!

– Клавдий признался мне… Я допрашивала с пристрастием, как энкавэдэшник…

– Мама, молчи! Это не телефонный разговор. Сейчас я просто продиктую тебе цифры. Это широта и долгота. Запиши их! Просто запиши.

– Гамлет, какой-то голос у тебя странный. Скажи мне, что ничего не случилось, сынок.

– Ничего не случилось. Просто мы немного выпили. Ты готова записывать?

– Выпили? Там можно достать хорошего вина?

– Не знаю. Мы пили водку, но и её здесь непросто достать. И ещё: передай Цейхмистеру, что я нашёл Архиереева.

– Кому? Кого?

– Мама! Диктую координаты!

Я раскрыл ладонь. Клок газетной бумаги, приклеенный к ней, измялся и намок, но цифры читались.

– Ты записала, мама? Это очень важно. Почему – скажу при встрече.

– Записала, сынок! Когда ты возвращаешься? Клавдий говорит, что обратного билета ты не брал. Эта новость поразила меня, ведь я была уверена, что…

Она говорила ещё что-то. Говорила слишком долго и слишком громко. Мне пришлось убрать динамик от уха. Она кричала, чередуя жалобы с укорами и совершенно не заботясь о том, что жену самого товарища Цейхмистера сейчас слушают все телефонистки от Москвы до Ч.

Моя мать всегда и во всём уверена. Главным образом, она почему-то уверена в своём Цейхмистере. А ещё она уверена в собственных суждениях, основанных, как правило, на непроверенных фактах. Мать привыкла к комфорту и послушанию. Семейный комфорт и моё послушание составляют привычный для неё образ жизни. И ещё опека Цейхмистера. Всякое покушение на семейный уклад она воспринимает как трагедию. Вот и сейчас она негодует на собственного мужа и меня. Сложившиеся обстоятельства оторвали её от привычных размышлений о фасоне нового платья, меню субботнего обеда и билетах в театр Маяковского на закрытие сезона 1971–1972 годов.

– Когда ты возвращаешься? – требовательно спросил динамик.

По сложившейся традиции, мать сама ответила на собственный вопрос:

– Я жду тебя к концу недели.

Я рассмеялся сквозь слёзы. Она ждёт меня к концу недели, а сегодня ведь уже пятница. Выходит, с учётом разницы во времени, я должен вылетать немедленно. Водка умножила моё пошатнувшееся от перенесённой боли мужество:

– Я остаюсь в Ч. до выяснения всех обстоятельств, связанных с гибелью моего отца!..

– Твой отец, Клавдий Васильевич, сейчас в Москве, в своём кабинете…

– Я Гамлет Гамлетович, а не Гамлет Клавдиевич. Я – чистокровный армянин…

– Как ты можешь говорить такое, да ещё по телефону?!! Это национализм и…

– Ты предала память моего отца!.. Тебя интересуют только твои платья и рестораны!.. Тебе наплевать на мои страдания!..

– Как смеешь ты обвинять меня?..

– Как армянин и мужчина, я имею право!..

– Тебя ждёт