Почему мы вернулись на Родину? Русские возвращенцы - Сергей Александрович Алдонин

От этих дней (и последующих: 19 и 20 годы) теперь остались лишь отдаленные воспоминания. Город выздоровел и радуется своему здоровью. К вечеру Кузнецкий даже наряден. Текучи и пестры щебечущие ленты публики. Бодро выглядывают отлично снаряженные витрины магазинов, в большинстве государственных и кооперативных.

Чисто. На каждому шагу по улицам расставлены урны для окурков, огрызков, спичечных коробок. Воздействуют штрафами, также увещаниями:

Если хочешь быть культурным,

Мусор и окурки бросай в урны!..

Не всякому привычно быть культурным. Самому мне дважды пришлось поплатиться по рублю: по старой памяти, вскакивал на ходу в трамвай. Платил не без своеобразного удовольствия. Кое-когда обходится и без штрафа, судя по окуркам. Особенно подальше от центра. Но, в общем, все-таки, бесспорно: чистота и порядок.

Много пивных, по вечерам отменно шумных. И там, однако, тоже просят честью:

Товарищ, запомни правила три:

Не плюй, не сори, не кури.

Чуть не над каждым домом – радиоантенна. Увлечение радио универсально: и в Москве, и в провинции. Слушают новости, концерты. Говорят, много радио-зайцев. Соответствующие чины на них жестоко охотятся.

Шустро и широко раскинул свои щупальцы Моссельпром:

Нигде кроме,

Как в Моссельпроме!

Не хочет отстать и Ларек:

Купить в Ларьке —

Сохранить в кошельке!

Посильно поспешают во славу командных высот и прочие кооперативы:

Не давай купцам наживы:

Покупай в кооперативе!..

Бросается в глаза обилие книжных лавок и книг; говорят, не случайно: книга ходко «идет в массы». Бойко и живо в Охотном ряду. С отрадою осматриваешь давно невиданные вещи: землянику, крупные черные вишни, большие белые сливы, потом белугу, янтарную осетрину. Все это пропитано своим органическим вкусом, – не то, что на Дальнем Востоке, где цветы без запаха и люди без родины… На Пречистенке в один из первых дней завидел обыкновенную репу у зеленщика, свежую, прямо с огорода, – и не стерпел: тут же, на улице, принялся чистить и жевать. Соскучишься и по репе в далекой Маньчжурии!..

«Плоть воскресла!» – припомнился животный, от нутра исшедший возглас Тана на заре нэпа. Плоть у Москвы, как у некоей лермонтовской героини, право же, не менее духовна, чем душа…

Теплом веет там отовсюду, родным теплом домашнего очага. Хороши уютные летние вечера у старого Пушкина, когда кругом гудящая толпа, мальчишки продают левкои и розы, загораются красные огоньки и голубые искры трамваев, и напротив – привычный, милый силуэт Страстного монастыря… Хороши ранние летние рассветы, когда тихо на улицах и бульварах, бледны лица утреннею бледностью, редки извозчики и прохожие, словно выточены недвижные листья деревьев Пречистенского бульвара, веет бодрящей прохладою, и светлеет, встречая первый первые солнечные лучи, купол золотого Храма… Хороши и деловые московские дни: и в них – дыхание домашнего очага…

А окрестности?.. Вечером, когда длинные тени и золотая земля, воистину неизреченная симфония запахов – в ней и мед, и полынь, и свежесть ручья, и листья, и смолистые иглы. Вот и деревня – вкрапливаются в симфонию нотки дыма и черного хлеба. Русь Тургенева, Чехова, обреченная навсегда, – ты еще догораешь в догорающих людях Тургенева, Чехова. И все же: люди уходят, а вот эти запахи, неизреченные, как символ, – русские запахи пребывают, пребудут, только иначе воспринимаемые, осмысливаемые, изображаемые…

4‑го августа.

Подходим к Омску. Жара. Равнина, залитая солнцем. Церкви. Трубы. Сижу за своим окном…

…Омск, как на ладони… Прошлое… Географические точки – рубцы на душе. Минувшее мелькает в сознании, подобно вот этим телеграфным столбам, вот этим лентам красных вагонов… Куломзино.

Иртыш… Помню длинные вечера, запах плотов, там и сям непременный «Шарабан»… Белая мечта, белый сумбур… Усилия… Бессилие… Домик у Иртыша… Мимо, мимо!..

Вокзал. Вот с этого перрона провожал в Париж Ключникова. Он тогда бредил Версалем, а я – Москвой… Теперь вот встретились в Москве – по-новому, но в то же время по-старому, верные себе, пусть каждый по-своему, —

Не тронуты в душе все лучшие надежды

И не иссякло в ней русло творящих сил…

…Дальше едем, Омск позади. Степь. Бледно-голубое небо. Раскаленный воздух… Пишу Лежневу отзыв о его «России» в связи с трехлетним ее юбилеем. Хочет напечатать коллекцию откликов в 6‑м номере.

В отзыве ценю журнал за «глубоко интеллигентный (не интеллигентский) «облик, за идеологическую самостоятельность. В ней его смысл. Больше всего ему нужно ее блюсти.

И дальше – уже «вообще», – «Революционная диктатура отнюдь не должна непременно осуществляться в идеологически спертом воздухе. Русская революция есть огромнейший исторический факт, – она будет оформляться в различных планах и различными категориями. На исходе восьмого года диктатуры явственно ощущается вся многогранность и сложность ее исторических истоков и ее объективного смысла. Пора вскрывать эту многогранность, уяснять этот смысл. Политическая монолитность революционной власти должна по условиям времени сохраниться, – но приходит пора, когда она может являться результатом широкой идеологической гармонии, а не бедного мотивами, нарочитого унисона. Революция – мощный ритм, а не кургузый такт».

Увидит или не увидит свет эта скромная сентенция? Конечно, на севере цветы блеклы, но это все-таки цветы.

Милый, милый север, – и таким лучше ты всяких тропиков, и скромные цветы твои дороже сердцу всех заморских пальм и олеандров и уж тем более всех этих орхидей дряхлеющего, распадающегося духа.

…Ну, я теперь назад, к Москве. Пока, как живая, стоит в глазах.

Сегодня – о мавзолее. О том, самом, о коем сказано кем-то из нынешних одослагателей,

Пусть каждый шаг и каждый взгляд

Равняется на мавзолей.

Несмотря на подобные оды, непременно хотел побывать там: мавзолей – скиния революционной Мекки. Побывал, и впечатление глубоко проникло в душу.

Большая очередь. Хвост загибает на Ильинку. Но движется вперед быстро и почти безостановочно. Тихий говор… Сзади меня какие-то учительницы из провинции, впереди – молодой красноармеец. Вот с таким же, как у этого, выражением лица, помню, смотрел на гробницу Императора в Доме Инвалидов рядом со мною такой же юный французский солдат….

Движемся. Сначала, предъявив какое-либо удостоверение, нужно получить билетик, затем перейти площадь и стать в черед уже у самого мавзолея. Иду. Вечереет…

Деревянный, весь прямоугольный, мавзолей и по внешности производит впечатление какой-то приятной простоты. Вокруг него, за оградою, цветы: только розы, штамбовые роэы. Надпись: ЛЕНИН.

Вообще, чувствуется вкус, выдержанный, строгий стиль. Ни крикливости, ни плакатности. Никаких сентенций, лозунгов, изречений. Извне – прекрасные розы и четкие контуры прямых углов, внутри – черное дерево и красная материя,