Почему мы вернулись на Родину? Русские возвращенцы - Сергей Александрович Алдонин

и предгрозовья, было в крови слишком мало энтузиазма и слишком много скепсиса, чтобы верить в знание без оглядки и упиваться им безраздельно. Мы относились к истинам, нам преподававшимся, спокойнее, как к чему-то обыкновенному, будничному, лежащему в порядке вещей. Недаром и стих народного поэта насчет «сеяния разумного, доброго, вечного» мы не умели произносить иначе, как с полубрезгливой иронией. Мы ценили университет, любили его, но ведь он никогда не был для нас запретным плодом. Он был для нас чем-то вроде наследственного имущества.

Не то теперешняя университетская молодежь. В ней есть какой-то праздничный пафос знания, преклонение перед знанием. Она верует в силу науки, в непреложность научных истин со всею свежестью девственной натуры. Подобно тому, как человек, впервые пришедший на пышный пир, предается веселью тем непосредственнее и самозабвеннее, чем новее для него соответствующие впечатления, – так и социально новая молодежь исполнена священного благоговения перед пиршеством строгой науки. Вместе с тем, всем существом своим она ощущает, что «в знании – сила». Для нее «учеба» – категорический императив. «Грызть гранит науки молодыми зубами» – это не только долг: это и наслаждение, и потребность, это «зов природы», это боевое знамя, это подвиг. Но самый образ – «гранит» и «зубы» – не случаен: легко ли грызть гранит зубами, хотя б и «молодыми»?

По всей стране разливается сознание необходимости просвещения. Вплоть до последнего захолустья, последней деревушки. Массы поняли реально, на опыте, что темнота и впрямь большой порок. Жизнь заставила их это понять. Тут одна из огромных и бесспорных «заслуг» революции, невольная, как большинство ее заслуг.

Говорят много о всеобщем обучении. Нельзя сомневаться, что оно будет осуществлено, и сравнительно скоро. Трудно провести реформы в атмосфере массового несочувствия или массовой пассивности. Но когда реформа назрела, когда к ней тянутся снизу и стремятся сверху, – ее воплощение предрешено и успех обеспечен. Уже и сейчас государственную школу дополняют миллионы самостоятельных индивидуальных усилий. Нередки случаи, когда деревня по своей инициативе приглашает из города интеллигентного человека учить ребят; впрочем, это явление наблюдалось чаще в предшествующие годы, когда внешние условия парализовали работу народной школы. Теперь эти условия постепенно изживаются.

Конечно, и поныне очень еще бьет нищета, и часто подчеркнуто мрачны доклады Наркомпроса. Но только Фомы неверные способны на этом основании отрицать наличие благих симптомов и отрадных перспектив.

Если население тянется к школе, то и новая школа, с своей стороны, ставит себе задачею ближе подойти к запросам, интересам, потребностям населения. Школа «американизируется», реформируется, отражая на себе изменения жизненных условий. «Связь школы с жизнью», – лозунг современной русской педагогической мысли. Лозунг этот уместен и плодотворен. На путях его осуществления первое время встречаются шероховатости. Но в конечном счете он сделает свое дело. За границею часто говорили и говорят о всесторонней «развращенности» детей и юношества в России. Сама советская пресса в этом отношении дает благодарный материал: достаточно вспомнить хотя бы так нашумевшую повсюду смидовичевскую статью «о любви» среди партийной молодежи.

Конечно, есть о чем тревожиться и есть над чем поработать. Дурного и печального много. Переходное время сказывается. Старые скрепы разрушены. Новые еще только создаются.

Но все же, как видно, – создаются. И это главное. Элементы развала идут на убыль и в психике, как в экономике. Недаром «формальные навыки» (в специальном смысле слова) – в порядке дня современной школьной жизни. Но можно сказать, что формальные навыки – вообще в порядке дня. Дисциплинированность, выдержка, жизненный такт, уважение к себе и другим, – словом, элементарные условия здоровой социальной жизни – заметно усваиваются новой нашей молодежью. И в то же время она активна, инициативна, самостоятельна. Приходилось подчас прямо любоваться ею, посещая школы (напр., колонию школы имени Радищева под Москвою). Новый тип русского человека. Новая интеллигенция. Пусть в ее облике есть некоторые чуждые нам черты, – даже и взгрустнув втихомолку сердцем, поймем разумом их необходимость. Поймем, что проблема «отцов и детей» в такие переломные дни, как нынешние, объективно не может не обостриться. Наиболее чувствительным из нас предоставим утешаться, что зато внуки удовлетворят не только разум наш, но и сердце…

Нет, неправда, что советская школа уродует, калечит детей. Не следует переоценивать значения отдельных увлечений, наивностей, даже курьезов. Что же касается основной тенденции, то, конечно, нельзя не констатировать значительного укрепления связи между государством и школой. Самодержавию и не снилось осуществленное теперь огосударствление школы. Думается, в значительной мере своей оно сохранится надолго. Не нужно чересчур удручаться безвкусицей всех этих «стенгазет» и «красных уголков», памятуя их служебный, прагматический смысл. Еще менее следует опасаться за «русскую культуру», недостаточно культивируемую современным государством: русская культура все равно свое возьмет и уже берет. Необходимо лишь и русскую культуру воспринимать и осознавать «диалектически». Она не «магазин сделанных вещей», которые можно разбить палкой, а процесс непрерывного творчества и непрестанной самокритики.

Новая жизнь порождает новых людей. Новая школа хочет быть и фактически является школой революции. Новое поколение растет в атмосфере нового, революционного, вернее, пореволюционного быта. Революция для него прежде всего быт, культ революции – государственный культ и вместе с тем культ государственности. Революция стала государством. «Советский патриотизм» – узаконенный политическими авторитетами термин. Теперешняя молодежь изучает революцию в государственных школах, а не готовит ее в подполье и не мечтает о ней в душных женевских кофейнях. Ясно, что тем самым по облику своему она радикально отличается не только от молодежи дореволюционной эпохи, но и от старшего поколения революционеров. Она предана революции, но по иному: она не страдала за нее, а осчастливлена ею; не творила ее, а воспринимает готовой; не переживала с энтузиазмом революционных битв, а празднует с энтузиазмом по календарю революционные праздники; и, главное, имеет государство со всей его тяжеловесной мощью не против себя, а за собою. Она революционна ex officio и государственна par excellence.

Рабоче-крестьянская молодежь советской России выйдет из государственной школы советской интеллигенцией. Советская интеллигенция исторически и психологически будет, конечно, детищем пореволюционного быта, пореволюционной России.

(День. Время обеда).

Вагон-ресторан. Держит какой-то кавказский человек. Дороговато. Но зато честь-честью, все на месте: «по-старому». Семашко вчера, удовлетворенный, написал в книге похвальный отзыв, к великому удовольствию хозяина. Кланялся, благодарил. Вечером вчера же, под пианино, какой-то длинный немец с какой-то нарядной харбинской дамой долго танцевали фокстрот. «Быт». Скучно.

Обедают там, однако, лишь пассажиры, которые с достатком: «кусается». Пролетариат питается по станциям, у будок с «торговлей съестными припасами». («И этот царь политического строя выброшен на улицу!» – Жорэс в 1893 году). Как и в прежнее время, – помню колчаковский анабазис, – будки полны сытной, добротной сибирской снедью. Те же гуси, поросята, молоко. И