Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

Ульянов явился в тот же день и произвёл впечатление двоякое.

Был он невысок и худощав. В его пользу говорили энергичные черты лица с аккуратно подстриженными усами, широкие плечи и отменная выправка, выдававшая кадрового офицера, хотя и одетого нынче в синий штатский костюм. Но вот что не понравилось, так это настороженный прищур серых глаз, привычка крепко сжимать тонкие губы и резкий голос. Лет ему было за сорок, и, судя по глубоким морщинам, избороздившим лоб, и заметной седине в тёмных волосах, человек этот пережил немало. Нажил ли он при этом опыт, необходимый в нашей службе, предстояло выяснить в ближайшее время.

После того как Аркадий Семёнович познакомил нас и, пожелав успешной работы, удалился, мы остались в кабинете вдвоём. Радушным жестом я указал Ульянову на стул и сам уселся vis-à-vis[1]. Некоторое время молчали, деликатно разглядывая друг друга с неопределёнными улыбками.

— С чего начнём, Дмитрий Петрович? — наконец осведомился Ульянов.

Вместо ответа я достал тощую папку с начатым делом и протянул подполковнику. Тот быстро проглядел протокол осмотра места происшествия, заключение судмедэксперта и запись беседы с вдовой Себрякова.

— Показания соседей нет, — сказал я. — На лестничной площадке есть ещё одна квартира, однако жильцы на всё лето уехали за город. На других этажах соседи ничего не видели и не слышали.

— А жаль… Итак, наутро жена профессора возвращается из загородного дома в Сестрорецке и обнаруживает в квартире два трупа и полный разгром, после чего вызывает полицию, — констатировал он, откладывая папку. Наклонился ко мне. — А почему вы считаете, что профессора Себрякова тоже убили?

— А почему вы решили, что я так считаю? — ответил вопросом на вопрос.

— Да, собственно, Аркадий Семёнович упомянул.

Вот и делись после этого с начальством предположениями и смелыми догадками.

— Со вторым трупом всё ясно, — продолжал Ульянов, указывая на папку. — Удар тупым предметом в основание шеи и перелом шейных позвонков. Но что касается Себрякова, врач установил разрыв сердца, инфаркт. То есть смерть наступила от естественной причины. Тем более, что профессор был немолод и слаб здоровьем.

Интересно, откуда ему известно, что Себряков недомогал? Прежде чем явиться в полицейском управлении, успел навести справки?

— Я, Кирилл Сергеевич, пока ни на чём не настаиваю, но вот какая штука… У нас очень опытный судмедэксперт Судаков, дотошный до слёз. Тело профессора он исследовал буквально с лупой. И заметил, что у основания указательного пальца на правой руке есть маленькая припухлость вроде отёка. Вскрытие показало в этом месте свежий разрыв микрососудов. — Сделав паузу, я закурил папиросу. — Вроде бы мелочь, и Судаков заносить это в заключение не стал. Но без протокола сказал мне, что, похоже, перед смертью некто выламывал профессору палец. Отсюда болевой шок, надорвавший больное сердце. А коли так, этот самый некто и есть убийца, пусть даже и невольный.

— Интересная деталь, — заметил Ульянов, откидываясь на спинку стула. — Выходит, перед смертью профессора фактически пытали?

— Если я прав в своём предположении, то да.

— И, разумеется, с целью выведать, где в квартире находятся деньги и ценности?

— Возможно.

Уловив в моей реплике некий скепсис, подполковник вопросительно посмотрел на меня.

— Версия об ограблении не исключена, — пояснил я. — Себряков был человек состоятельный. Кроме преподавания в университете много писал, издавался. Книги хорошо расходились, и гонорары были изрядные. Плюс большая квартира, загородный дом… Так что навскидку можно было поживиться.

— Так что же вас смущает?

— Ну, как сказать… Преступник действовал уж очень… м-м… избирательно. Предположим, вы хотите сорвать куш. Кого вы пойдёте грабить? Человека заведомо богатого. Купца, банкира, фабриканта, — ну, что-то в этом роде. Историка в этом списке, разумеется, нет. И тем не менее преступник выбирает именно профессора, хотя проникнуть в его квартиру совсем не просто.

— Почему?

— Дом солидный, в парадном сидит швейцар.

— Ну, в принципе, швейцара можно подкупить или запугать.

Я беззвучно поаплодировал.

— В точку, Кирилл Сергеевич. Судя по всему, именно так преступник и сделал. Швейцар не только впустил его в парадное. Он вместе с грабителем поднялся на второй этаж к Себрякову и позвонил в квартиру. Добровольно или по принуждению — ну, тут пока можно лишь гадать… Время уже было позднее, и профессор открыл дверь только потому, что швейцар подал голос. Например, сказал Себрякову про срочную телеграмму. Тот швейцара, естественно, впустил. И попал в руки убийцы…

— Излагаете уверенно, словно всё видели своими глазами.

— Не довелось. Но восстановить ситуацию не сложно. — Выдержал небольшую интригующую паузу. — Дело в том, что второй убитый — это и есть швейцар.

Интрига, впрочем, не удалась — Ульянов и бровью не повёл. То ли хорошо владеет собой, то ли дедуктировать горазд. А может, и то и другое.

— Откровенно говоря, нечто в этом роде я и предположил. И убийца просто убрал уже ненужного свидетеля… Но вы начали говорить об избирательности в действиях преступника?

— Именно так. Подкупить или запугать швейцара не так-то просто. Да, в общем, и рискованно. Тем не менее преступник на это идёт. Спрашивается, чего ради? Ведь пожива в доме профессора неочевидна.

— И каков же вывод?

— Вывод простой: добыча преступника интересовала либо во вторую очередь, либо не интересовала вовсе. А вот профессор интересовал очень. Ну, или то, что у Себрякова было, но к деньгам и ценностям отношения не имеет.

Кирилл Ульянов, подполковник военной

контрразведки генерального штаба, 43 года

В проницательности Морохину не откажешь. Чувствуется, что, как мне и говорили, человек он умный, опытный, раскрывший немало серьёзных дел. Правда, пока не знает, что такого серьёзного у него ещё не было. Зато это знаю я. В противном случае я бы в его кабинете сейчас не сидел.

Подавшись ко мне, Морохин сказал неожиданно:

— Кирилл Сергеевич, есть ощущение, что поработать нам с вами придётся не один день и, скорее всего, не одну неделю. Давайте сразу кое-что уточним. Так сказать, начистоту.

— Давайте, — осторожно согласился я.

— По какой причине военная контрразведка заинтересовалась смертью профессора Себрякова? Он что, был японский шпион?

Я изумился.

— Господь с вами, Дмитрий Петрович! Почему именно японский?

— Ну, если верить нашим газетам, со времён Русско-японской войны столица кишит их агентами.

М-да… С фантазией у Морохина всё хорошо. Или