Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

чаще привозили своих детей жить с ними в Германии. Многие все еще мечтали о грядущем возвращении, но, поскольку они были последней группой, прибывшей en masse, у них, как правило, было меньше всего сбережений, которые позволили бы легко сняться с места.

Правительство Германии решило за них, оставаться им или уезжать. В ноябре 1973 года, в связи с нефтяным кризисом, ростом безработицы и опасениями по поводу связанных с этим требований к государственной казне, оно решило полностью прекратить найм иностранцев, чтобы сократить количество мигрантов. Эффект оказался противоположным. Мало того, что в Турции было мало рабочих мест, так теперь поездка домой означала потерю статуса проживания и любого шанса вернуться в Западную Германию. Вместо того чтобы уехать, “гости” решили привезти свои семьи и пустить корни. Для многих моментом, когда они пришли к осознанию того, что они навсегда останутся в Германии, стал день, когда их дети пошли в немецкую школу. “Остановка” найма иностранцев привела одновременно к уменьшению числа иностранцев, работающих официально и платящих налоги, и увеличению количество детей, иждивенцев и безработных, зависящих от помощи государства. Военный переворот в Турции в 1980 году и последовавшие за ним массовые аресты и преследования привели к новой волне беженцев. В 1973 году в Федеративной Республике проживало 900 тысяч турок. К 1981 году их было более 1,5 миллиона – общее число иностранцев выросло до 4,6 миллиона. Как заметил историк Питер Гатрелл, “миграция не была краном, который можно было открыть и закрыть в любой момент”6.

Мантра о том, что “Германия не является страной иммиграции”, была роковым самообманом, который вывел из строя сменявшие друг друга правительства и подвел как граждан, так и мигрантов. Вместо политики был экспресс Hellas – Istanbul, который доставлял мигрантов, заключивших контракты с немецкими фирмами, в Мюнхен и Дортмунд. Бездействие было отчасти удобным ответом на непримиримый конфликт интересов. Западная Германия пыталась получить свой пирог и съесть его. Министерства труда и иностранных дел хотели как можно большего свободного передвижения рабочей силы с как можно меньшим количеством условий – это было лучше всего для немецкого бизнеса и европейской интеграции. Министерство внутренних дел, однако, хотело, чтобы безопасность и ограниченные разрешения на работу не допускали нежелательные элементы и иностранных коммунистов и не позволяли боевикам продолжать свою борьбу на немецкой земле: в 1962 году правые хорватские сепаратисты бросили бомбу в югославское торговое представительство в Бонн-Мелем.

Новый Закон об иностранцах 1965 года предложил прагматичный компромисс. В вопросах получения вида на жительство иностранцы зависели от пятисот местных служб по делам иностранцев, которые решали, отвечает ли их присутствие “интересам Германии”. Эти службы имели широкие полномочия и могли отклонять заявления о воссоединении семьи и отзывать разрешения за нарушения, что вело к выдворению гостя. Политическая деятельность была прямо запрещена в статье, которая также использовалась против забастовщиков.

Однако корнем проблемы было немецкое гражданство. Попытки контролировать миграцию широко распространены в современном мире. Что отличало Западную Германию от других, так это ее Закон о гражданстве и связанное с ним жесткое мышление. Предполагалось, что только люди общего происхождения могут быть гражданами. Это не была глубокая традиция, как иногда полагают. До объединения в 1871 году гражданство предоставлялось на основе места жительства, а не крови7. Последнее (ius sanguinis) стало нормой только в 1913 году. Нацистское правление оставило после себя страну, которая была не только усечена и разделена. Помимо этого она была этнически более однородной, чем раньше, и именно на этом фоне политики рассматривали приток иностранцев. Это создало радикально иную ситуацию, чем, скажем, в Британии, куда в течение двух десятилетий после войны мигранты из бывших колоний прибывали как граждане Содружества с правом на работу и пребывание до того, как иммиграция была ограничена в 1968 и 1971 годах. В Западной Германии гастарбайтеры находились вне ментальных и юридических границ гражданства, а также говорили на другом языке. По всему политическому спектру существовал широкий консенсус в отношении того, что человек либо родился гражданином Германии, либо нет. Гражданство не было чем-то, во что можно было “врасти”. Попытка ассимилировать гастарбайтеров только навредит им, как объяснил в 1971 году ведущий социал-демократ Карло Шмид, один из отцов Конституции: это отрежет “корневую основу, которая заставляла их расти и из которой они черпали соки и соли, без чего не может быть духовного и умственного роста”8.

В этом догматическом курсе не было ничего неизбежного. Нидерланды также пострадали от нефтяного кризиса, но держали свои двери открытыми и способствовали воссоединению семей. В Швеции, как и в Германии, гражданство определялось происхождением, но в 1975 году страна приняла принцип мультикультурализма, упростила натурализацию и дала иностранцам право голосовать на местных выборах. Она признала равные права мигрантов на благосостояние и предоставила им решать, хотят ли они ассимилироваться или сохранить свою родную культуру9. За немецкой “остановкой” не последовали массовые депортации. Гастарбайтеров нельзя внезапно выгнать, настаивал канцлер Брандт: обращаться с ними как с “промышленной резервной армией” было бы “асоциально… бесчеловечно” и, добавил он, “неэкономично”10; фирмы не хотели повторять найм и обучение снова и снова, как только экономика заново поднимется. Но если шведский премьер-министр Улоф Пальме открыто поддерживал мультикультурализм и права иммигрантов, то девиз немецкого канцлера “Позвольте себе больше демократии” был предназначен только для ушей немцев. Иностранцам пришлось подождать до 2000 года, когда гражданство было либерализовано.

Статус “гостей”, а не граждан имел фундаментальные последствия для взаимодействия принимающей стороны и мигрантов. С одной стороны, Западная Германия избежала расистских беспорядков, подобных тем, что произошли в Ноттинг-Хилле в 1958 году, когда несколько сотен белых лондонцев напали на своих соседей из Вест-Индии. Дискриминации и индивидуальных стычек было много и в Германии, но они не переросли в коллективное насилие – поскольку иностранцы были всего лишь “гостями”, они казались скорее временной неприятностью, чем постоянной угрозой местным рабочим местам, жилью и идентичности. Находясь во власти Управления по делам иностранцев и мечтая о возвращении, мигранты стали менее склонны направлять свое разочарование на принимающее общество. Когда вспыхивало насилие, оно касалось будущего их родины и было направлено против их соотечественников, как это было в боях между хорватскими националистами и сторонниками Югославии Тито, греческими левыми и греческими правыми после военного переворота в 1967 году, а также нападениями воинственной Рабочей партии Курдистана на турецкие объекты в Германии и других странах Западной Европы.

С другой стороны, отсутствие прав и общая иллюзия неизбежного возвращения лишали мигрантов особой заинтересованности в стране, в которой они жили, и не давали