Священная война - Джек Хайт

— Я не прошу, Джон. Ты можешь помочь мне или вернуться в свою камеру.

— Я думал, ты знаешь меня лучше. — Джон направился к двери.

— Я знаю, что ты любишь моего сына! До сих пор я оберегала Балдуина, но как только Ги станет королем, я не смогу его защитить. Как ты думаешь, долго он тогда проживет?

Джон замер в дверях и посмотрел на Балдуина. Он знал этого юношу с детства. Он был его наставником, учил его сражаться. Король был ему бо́льшим сыном, чем Убада.

— Этот Ги, он и вправду заслуживает смерти?

— А Балдуин?

— Хорошо. Я сделаю это.

***

Октябрь 1183 года. Ла-Сефори

Джон ехал, сгорбившись в седле. Тюремные упражнения не подготовили его ни к тяжести кольчужного хоберка, ни к долгим дням верхом. Казалось, будто в поясницу ему вонзили кинжал. Он бы с радостью объявил привал, но до Ла-Сефори было уже недалеко.

Они со своими людьми покинули гору Сион три дня назад. Аббатство располагалось сразу за стеной Иерусалима, и когда Джон прибыл туда после встречи с Агнес, братия встретила его с негодованием. Чужак, прямиком из дворцовых подземелий, не будет ими править; это возмутительно! В конце концов, золото их переубедило. На следующий день Джона избрали настоятелем. Первым делом он созвал сержантов, несших службу аббатству. Они выступили на следующее утро, двигаясь вверх по западному берегу Иордана. Прошлой ночью они добрались до Бейсана. И крепость, и городок, приютившийся у ее подножия, были разграблены и сожжены. Он и его люди провели тревожную ночь среди почерневших камней замка. Сегодня Джон ехал, не снимая руки с шестопера.

Волосы его шевельнул ветерок, и Джон сморщил нос. Он чуял смрад немытых тел, лошадиного пота и переполненных отхожих мест. Лагерь был близко. Он пришпорил коня, оставив позади пеших сержантов. Он въехал на вершину невысокого холма, и перед ним раскинулся лагерь. Десятки больших казарменных шатров и сотни шатров поменьше стояли на широкой равнине среди полей золотой пшеницы и рощ оливковых и гранатовых деревьев. В центре лагеря два десятка каменных и глинобитных домов теснились у подножия холма, увенчанного приземистым квадратным донжоном с одной башней. Над донжоном развевался флаг Иерусалима, а рядом — флаг Ги: щит, разделенный начетверо, где в двух четвертях — серебряные кресты на лазури, а в двух других — красные восстающие львы на серебре и синем. Джон окинул взглядом лагерь, пока не заметил стяг Раймунда над его шатром. Он повернулся и знаком подозвал капитана своих людей.

Джон впервые встретил Аэстана много лет назад, вскоре после того, как англичанин прибыл в Святую землю попытать солдатского счастья. Темные волосы Аэстана теперь поседели, а некогда светлая кожа задубела и покрылась морщинами, как потертая кожа. Но его зеленые глаза по-прежнему искрились, когда он смеялся, и он все так же был мускулист и поджар. Джон был рад найти его среди сержантов горы Сион.

— Домне, — приветствовал Аэстан Джона, обратившись к нему по-саксонски.

— Мне нужно поговорить с Раймундом. Найди место для лагеря. Держитесь подальше от людей Рено.

— Можешь не говорить. Я служил под началом этого ублюдка до того, как его пленили сарацины.

Джон спешился и передал поводья Аэстану.

— Позаботься о моем коне.

На краю лагеря были выставлены дозорные, но они болтали, опершись на копья, и едва удостоили Джона взглядом. Он лавировал между шатрами, проходя мимо сержантов в вареной коже и рыцарей в кольчугах, мимо светловолосых франков и сирийских христиан с такой же оливковой кожей и темными волосами, как у сарацин. Он добрался до шатра Раймунда, над которым развевался флаг с золотым крестом на алом поле. У входа в шатер стояли двое стражников в кольчугах.

— Мне нужно поговорить с вашим сеньором, — сказал им Джон.

— Раймунд на совете в донжоне. — Стражник кивнул в сторону холма, начинавшегося всего в дюжине шагов.

— Благодарю.

Джон разглядывал донжон, поднимаясь на холм. Стены были неровными, сложенными из камней разной формы и размера, некоторые украшены надписями на латыни или резьбой в виде животных. Их, без сомнения, взяли из древнего римского города, некогда стоявшего на этом месте. На верхнем этаже было несколько окон, каждое — слишком узкое, чтобы в него мог пролезть человек. Единственная башня стояла в северо-западном углу донжона. От башни отходил нужник; на земле под ним жужжала мухами высокая куча дерьма.

Дверь в донжон охранял десяток воинов. Их капитан, красивый однорукий мужчина, шагнул вперед, преграждая Джону путь.

— Куда это ты собрался?

— На совет.

Брови капитана поползли вверх.

— Ты, что ли, сеньор?

Джон понимал сомнения этого человека. Худой, с мертвенной бледностью на лице — он никак не походил на великого сеньора. Он указал на золотой крест с раздвоенными концами, украшавший его сюрко.

— Я — настоятель аббатства на горе Сион. Я привел сто пятьдесят воинов.

Капитан еще мгновение изучал его, затем указал на шестопер Джона.

— Оставь оружие здесь.

Джон отдал шестопер, и стражник отступил в сторону.

— Ты опоздал, аббат. Лучше поторопись. Первая дверь налево.

Джон вошел внутрь и остановился у двери в зал совета. Он слышал громкие голоса. Несмотря на боль в спине, он выпрямился и вошел решительным шагом. Вокруг стола собралось с десяток человек. Большинство из них Джон узнал: Ги и его брат Амальрик, коннетабль; Рено и его зять Онфруа де Торон, толстощекий юноша с неудачным прикусом и слабым подбородком; Раймунд из Триполи, стройный, прямой как палка, темноволосый и смуглый; а рядом с ним — молчаливый, лысеющий Реджинальд Сидонский и Балиан д’Ибелин, красивый мужчина с тонким носом и большими темными глазами. Когда Джон вошел, все смолкли.

— Сакс? — спросил Рено. — Что ты здесь делаешь?

Ги нахмурился.

— Этот человек должен быть в тюрьме. Стража!

В комнату вошли двое в кольчугах, но Раймунд и Балиан встали между ними и Джоном.

— Оставь его, — сказал Раймунд. — Нам дорог каждый меч.

— Я привел сто пятьдесят сержантов, — сказал Джон.

Брови Рено взлетели вверх.

— И чьи же это люди?

— Мои. Меня избрали настоятелем аббатства на горе Сион.

— Чьей властью? — потребовал ответа Ги.

— Короля.

Рено хмыкнул.

— Король слишком болен, чтобы даже есть самостоятельно.

— Тогда избрание Джона — не что иное, как чудо, — объявил Балиан мягким голосом, под стать его утонченным чертам.