Полонез - Александр Григорьевич Домовец

его крупном широкоплечем теле нечто богатырское, вызывающее безотчётное уважение. Широкое некрасивое лицо с густыми усами отличалось выражением суровости, квадратный подбородок внушал мысль о твёрдом характере. Маленькие, глубоко посаженные глаза жёстко смотрели из-под густых бровей. Трудно было бы представить этого человека танцующим на балу, а вот на поле боя во главе солдатской колонны — вполне.

— С вашего позволения, панове, я изложу предлагаемый план восстания, — произнёс он густым низким голосом.

Лелевель взмахом руки неожиданно остановил его.

— Прошу извинить… Прежде чем мы выслушаем пана Заливского, хочу объявить присутствующим: всё сказанное должно остаться в полном секрете, — строго сказал он. — Это непременное требование. В своей среде мы порой бываем легкомысленны и болтаем лишнее. Так вот, панове, болтовня закончилась. Начинается дело…

Обсуждение плана восстания затянулось до вечера. Устало иду на встречу с Каминским, жалея о том, что нельзя её отложить, а так сейчас было бы хорошо вернуться домой и вытянуться на кровати.

День чудес, иначе и не скажешь…

Лелевель окончательно утратил надежду о чём-то договориться с князем Адамом, и это само по себе не удивительно. Удивительно, что он вообще питал на сей счёт какие-то иллюзии и согласился убить время на заведомо провальную встречу. Вероятно, председатель до последних дней находился в плену обаяния, авторитета и огромных возможностей первого среди польских магнатов и не исключал, что каким-то образом удастся привлечь всё это великолепие на пользу Комитету. Теперь окончательно ясно, что нет.

И следом, как чёрт из табакерки, выскакивает полковник Заливский…

Мы действительно много обсуждали подготовку к восстанию, мечтали о нём — и всё же сходились в мысли, что для его успеха необходимы три условия: наличие жизнеспособного плана, военного руководителя и больших денег. Ничего этого в распоряжении Комитета не было. Всё это вдруг появилось в одночасье. Откуда?

Нельзя сказать, что Заливский в кругах эмиграции был неизвестен. Один из видных участников Восстания, он и в Париже остался горячим приверженцем вооружённого освобождения Царства Польского. И, как выясняется, даже составил соответствующий план. Насколько могу судить, план небесспорный, но любопытный, однако не в этом суть. А вот где он был со своим планом до этого дня? Как сумел привлечь внимание и доверие Лелевеля? Причём доверие настолько большое, что наш председатель ничтоже сумняшеся заранее объявил Заливского руководителем будущего восстания и фактически единолично выдал ему карт-бланш на подготовку. Пусть даже пока что на уровне слов. Для такого осторожного политика, как Лелевель, дело необычное…

И третье, деньги. Ещё предстоит сосчитать, сколько понадобится средств для организации вооружённой борьбы, но ясно, что суммы будут изрядные. В последние месяцы, как уже говорилось, с деньгами в Комитете стало неплохо, и пособия наши люди получают более-менее регулярно. Однако одно дело карманные расходы и совсем другое — закупка оружия, припасов, амуниции. Тем не менее Лелевель дал понять, что деньги в нужном объёме будут. Снова пещера Лейхтвейса и таинственный филантроп? Но и благотворительность имеет свои границы. А бездонных пещер не бывает…

Чтобы сократить путь, сворачиваю в узкий переулок — тёмный и неуютный. И уже через минуту жалею об этом, потому что слышу, как за спиной раздаются чьи-то шаги. Похоже, за мной увязались двое. Я ускоряю ход, они тоже. Догоняют. На плечо ложится чья-то тяжёлая рука.

— Мсье, на два слова, — звучит чей-то невыразимо мерзкий голос.

Сбрасываю руку, делаю шаг в сторону и оборачиваюсь. Действительно, двое, и, судя по виду, натуральные бандиты. Тусклые окна домов по обе стороны переулка дают немного света. Насколько могу разглядеть, оба небриты, оборваны и, к сожалению, выглядят очень крепко…

Отступив, прижимаюсь к стене спиной.

— Что надо? — спрашиваю холодно.

— Поговорить, — с гнусной ухмылкой произносит один и делает угрожающее движение, словно хочет ударить.

Я уклоняюсь, — но лишь для того, чтобы получить слепящий удар в скулу от второго…

Глава четвёртая

В кабинете Зыха ждал сюрприз. Едва он вошёл, как чьи-то руки закрыли глаза, и негромкий смех щекотнул уши.

— Попался! — игриво шепнул на ухо женский голос.

Он резко освободился.

— Дура, — сказал неприязненно. — Знаешь же, что я неожиданностей не люблю. Мог и прибить.

Агнешка (а это была она) капризно скривила губы. Вышло довольно мило, однако девичья краса оставила Зыха равнодушным.

— Что надо? — спросил, усаживаясь за стол.

Агнешка опустила глаза и принялась разглаживать передник, одетый поверх скромного серого платья.

— Что надо… — повторила с ноткой разочарования. — Ничего не надо. Соскучилась по тебе. Захотела увидеть, и всё. А ты…

Зых окинул взглядом раздосадованную девушку. Хороша, ничего не скажешь. Большеглазым лицом приятна, густыми чёрными волосами богата, телом с крепкими бёдрами и обильной грудью стройна. Однако если Зых спал со служанкой, то не только из-за её женских прелестей. Агнешка была ему нужна совсем для другого. Впрочем, женские прелести тоже чего-нибудь да стоили…

— Пришла, так садись, — проворчал отходчиво.

И, протянув руку, потрепал Агнешку по щеке. Просиявшая девушка прижалась лицом к широкой ладони.

— Вот так бы и сразу! — сказала с довольным вздохом.

Никто не рискнул бы назвать Зыха красавцем. Но его звериная сила, таранная энергия и мужская неутомимость влекли девушку, как магнит. Не важно, что этот человек похож на сову, — важно, что он птица совсем иного полёта. Сначала привыкла к неказистой внешности, потом влюбилась по уши, а потом уже и подчинилась во всём, как подчиняются женщины, растворившиеся в мужчине.

Во Францию Агнешка попала, в общем, случайно. Крестьянская дочь, служившая в шляхетской усадьбе, она подалась в эмиграцию вместе с хозяевами после провала восстания. В Париже довольно быстро выяснилось, что хозяевам лишний рот в тягость, — дай бог самим прокормиться. Поэтому пан Пшедомский через давнего знакомого Гуровского пристроил бывшую служанку в Комитет убирать и стряпать. Спасибо, что не на панель… Тускло жилось в Париже Агнешке, одиноко. Оттого и привязалась всей душой к Зыху.

Между тем Зых достал сигару, раскурил.

— Рассказывай, что нового, — скомандовал, пуская клубы ароматного дыма.

Ничего особо нового не было. Солтык накануне опять напился и обещал вызвать на дуэль всё трусливое окружение князя Чарторыйского, — по очереди. Потом, правда, успокоился, снял девку и уехал с ней допивать… Кремповецкий хвастается, что написал гениальную прокламацию для угнетённого населения Царства Польского. Как только удастся её распространить среди крестьян, восстание неизбежно… Кассир Водзинский отказал в пособиях двум новым эмигрантам, — дескать, люди неизвестные, ещё непроверенные. И лишь после вмешательства председателя Комитета смилостивился, но с таким видом, что у этих бедняг, небось, франки в карман не полезли…

— Ну, это всё сплетни, — прервал Зых. —