Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

после войны появился целый поток книг, фильмов и мемориалов, посвященных утрате старого Heimat. В 1950-е годы большинство газет издавали специальные приложения для изгнанных; кроме того, у них было триста пятьдесят собственных газет. Там публиковались статьи о трагически затопленных кораблях с беженцами, а в романах содержались выразительные сцены насилия. Так, в последней книге Вихерта “Missa Sine Nomine” (“Месса без имени”) детей топят в выгребной яме, а священника распинают на дверях церкви. Йозеф Мюльбергер в “Galgen im Weinberg” (“Виселица в винограднике”, 1951) рассказывал о судьбе немцев нееврейского происхождения, которых после освобождения Терезиенштадта заставили перезахоронить убитых в лагере евреев. В процессе этого одного немецкого еврея насмерть затоптал разъяренный чех; автор использовал гравюру Дюрера “Братоубийство” как метафору, чтобы проследить генеалогию событий вплоть до Каина и Авеля. Бестселлером стал роман Юргена Торвальда “Es began an der Weichsel” (“Это началось на Висле”, 1949–1950) – смесь фактов и вымысла, выдержавшая пятьдесят изданий. Художники делали гравюры на дереве, изображающие депортированных девушек, и вырезали статуи матерей во время их бегства. В Берлине Дом педагогики и искусства организовал выставку с рисунками детей-беженцев с выразительными портретами многоглавой гидры большевизма100.

Фильмы о Heimat имели большие кассовые сборы. Этот жанр сейчас часто вспоминают как ностальгический китч – и во многих случаях так оно и было. В хите 1951 года “Grün ist die Heide” (“Зеленая пустошь”) прекрасная героиня-беженка влюбляется в лихого молодого егеря, таким образом объединяя старый и новый Heimat. Тем не менее фильм не предполагал, что все путешествия беженцев заканчивались столь же счастливо. Несмотря на теплый прием в поместье дяди на Люнебергской пустоши, отец девушки настолько переживает потерю родины, что ради спасения обращается к браконьерству. “Мужчиной больше быть нельзя, – говорит он дочери. – Только когда я нахожусь в лесу, я забываю все свои страдания”101. Другие беженцы изображались артистами цирка и мечтали эмигрировать в Америку. Сценаристом был Бобби Лютге, сделавший карьеру благодаря военным комедиям, а также раннему образцу нацистской пропаганды – фильму “Hitlerjunge Quex” (1933), повествующем о юноше-нацисте из левой семьи, убитом коммунистами. Будучи силезцем, Лютге сознательно добавил в конце фильма “Песню об Исполиновых горах”: “Голубые горы, зеленые долины и среди них милый маленький дом… Исполиновы горы, немецкие горы, моя любимая родина ты!” Зрители были в слезах. Этот силезский гимн появился еще во время Первой мировой войны и показывает, как быстро были восприняты националистические традиции. Неудивительно, что Чехословакия обиделась на упоминание о “немецких горах”, и в ГДР песню запретили.

На западе беженцы могли рассчитывать на общественную поддержку со стороны федерального правительства, земель, городов и поселков. Признание их культурного наследия было так же важно для их мирной интеграции, как кирпичи, раствор и деньги. Их биографии, обычаи и история, как оно показывало, были ценной частью немецкой культуры. В этом заключалось главное отличие от более снисходительного обращения с восточными немцами после воссоединения в 1990 году. Бавария приняла судетцев как “четвертое племя”, вернувшееся домой и воссоединившееся с франками, швабами и старыми баварцами; как напоминали священники, святая Ядвига, покровительница Силезии, была баварской графиней. Более того, в контексте холодной войны беженцев с востока воспринимали как опытных “защитников границ западной цивилизации”, по словам депутата-либерала Курта Вайднера102. Баварское правительство призвало школы сохранять наследие судетцев и силезцев, а с 1951 года субсидировало проекты, посвященные их играм и фольклору. Баварское радио (BR) еженедельно транслировало передачи об их культуре и обычаях. Поворачивая ручку радиоприемника, слушатели имели возможность услышать вновь собравшийся в Регенсбурге Силезский хор и музыкальную группу Eghalanda Gmoi из Богемии.

В 1953 году федеральный парламент включил в закон об изгнанниках специальный параграф, в котором признавалось их право на особую культуру и на общественную поддержку. Уроки востока (Ostkunde) стали частью школьной программы, а министерство по делам изгнанных распространяло карты их бывшей родины и фильмы о ней. Города и регионы на западе взяли на себя роль наставников для “потерянных” территорий на востоке. Бавария приняла под свое крыло всю Судетскую область, Шлезвиг-Гольштейн, Померанию. Появились сотни небольших музеев малой родины (Heimatstuben) с коллекциями регионального искусства, ремесленных изделий и других памятных вещей. По всей стране указатели отсчитывали расстояние до Данцига, Бреслау и Кёнигсберга и более или менее четко указывали направление. “Силезия остается немецкой”, – гласила надпись на одном из них, установленном в Гисене в 1956 году.

Память об изгнании также увековечивалась в церквях. Церковь Святого Николая в Киле была разрушена бомбардировками союзников, как и церковь Святого Иакова в Штеттине (Щецин). Когда церковь в Киле была восстановлена, к ней пристроили померанскую часовню с печатями восточных городов на полу и окнами с изображением Христа на кресте, наблюдающего за вереницей страдающих женщин, детей и стариков, бегущих с родины. Когда через несколько лет после окончания войны в свободном порту Гамбурга было обнаружено более тысячи церковных колоколов, конфискованных нацистами из-за меди и олова, колокола с востока были розданы общинам с большим количеством беженцев, чтобы они услышали “живой голос Heimat”. В других местах беженцы жертвовали церковные колокола с надписью “Я призываю Heimat”. Имена погибших при изгнании стали появляться рядом с именами местных погибших в двух мировых войнах на мемориалах и табличках103.

На траур не существовало табу. Более тысячи скал, башен и рощ увековечивали старый Heimat. Камни и кресты вызывали в памяти романтические и националистические символы немецкой верности и христианской миссии на востоке. Одним из самых больших был крест высотой 25 метров, возвышавшийся на скалах Гарца над Бад-Гарцбургом, в пределах досягаемости границы с ГДР. Инициатором установки стал бывший майор-танкист, бежавший из советской зоны, архитектором и строителем – беженцы из Силезии и Вартегау (Западная Польша). “Крест немецкого востока” был вдохновлен крестом гигантского Танненбергского мемориала в Хоэнштайне (Ольштынек, Польша), который установили в 1927 году в память о генерале Гинденбурге, разгромившем в 1914 году русскую армию, что явилось “местью” за то, что поляки и литовцы нанесли поражение тевтонским рыцарям пятьюстами годами ранее. “Крест немецкого востока” был открыт 24 июня 1950 года под сопровождение христианских, националистических и völkisch ритуалов; за мероприятием из пивных палаток наблюдали 20 тысяч человек. За вступительными речами священнослужителей протестантской и католической церквей и ариями из Баха и Генделя последовало празднование летнего солнцестояния. Внутри постамента был замурован небольшой черный ларец, наполненный землей из старого Heimat. Затем женщины установили вокруг него деревянные доски с гербами восточных провинций.

Крест имел несколько значений. Он символизировал христоподобные страдания беженцев и обещание воскресения, отсылал к исторической миссии Германии как тевтонского крестоносца