Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

Кулик четвертый год трудился в AEG, компании – производителе бытовой техники, и его рабочий контракт был постоянным. Оба сына семьи Гейер учились в Геттингене. В таких письмах отражалась гордость, с которой мужчины возвращали себе работу и уважение, но в них также отмечалось, как много еще предстоит сделать женщинам. Например, Бойтеры, семейная пара парикмахеров, поселились в Ольденбурге, но мужчина вернулся с войны инвалидом, и именно его жена открыла там “хороший салон”. В заключение пастор сообщал радостные новости о своей семье: его старший сын сдал экзамены по юриспруденции и теперь проходит стажировку в окружном суде, средний собирался стать метеорологом, а младший изучает богословие в университете. Его дочь, как он с гордостью отметил, вышла замуж за пастора, имевшего стабильное положение110.

Любовь (или, по крайней мере, брак) была вторым путем к интеграции. Рост числа смешанных браков был необычайным и показывает, как быстро два сообщества становились одним. В 1952 году 72 % всех изгнанных, вступивших в брак в Баварии, связали себя семейными узами с местным жителем. В Верхней Франконии этот показатель составлял 80 %, что современники объясняли более живым и открытым характером франконцев. Однако даже среди более бережливых и расчетливых швабов вступивших в смешанный брак изгнанников было 68 %.

Эти цифры позволяют взглянуть на предрассудки и антагонизм в перспективе. Для каждого замерзающего нашлась теплая постель. Они напоминают, насколько уникален опыт немецких беженцев по сравнению с более поздними мигрантами из Италии, Греции и Турции, которые не были гражданами и редко заводили близких друзей среди немцев (или наоборот), не говоря уже о браке. Даже в таком месте, как Мардорф, где местные жители все еще носили традиционные костюмы, а священник предупреждал, что их деревня превращается в “диаспору”, приезжие и старожилы вступали в браки друг с другом. Просто браки редко заключались между равными, по крайней мере, с точки зрения прежнего статуса. Беженцы женились “сверху вниз”, а местные жители – “снизу вверх”. В Мардорфе, например, бывшие коммерсанты и торговцы выбирали в супруги одиноких бедных деревенских женщин111.

На первых порах региональные обычаи могли усилить сегрегацию, особенно там, где изгнанные жили в собственных поселениях на окраине города. В 1956 году в Кауфбойрен-Нойгаблонце в Южной Баварии проживало 9 тысяч жителей. 90 % из них были выходцами из Изерских гор (Йизера/Чехия). Их землячество праздновало летнее солнцестояние маршем с факелами и оркестром и заканчивало шествие около большого костра, куда люди бросали венки с криками “Выше, пламя!”, чтобы сохранить надежду на возвращение в старый Heimat. У них были свои судетский песенный и гимнастический кружки, тренер которого клялся защищать народные танцы и региональные костюмы от иностранного джаза и жевательной резинки. “Гимнаст судетско-немецкого происхождения, – сказал он, – должен быть не знатоком спорта в духе нынешнего материализма, а борцом за Heimat в духе Яна, [националистического] отца гимнастики”. Люди даже начинали больше говорить на своем диалекте, а не наоборот. В таком интровертном обществе двигаться дальше было не так-то просто. В 1950 году состоялась постановка “Изерины”, “романтической пьесы”, написанной судетцем. Оказалось, что все не так уж и романтично. Изерина – дочь немецкого графа, ее насилует богемский помещик Драгомир. Когда занавес опустился, раздались громкие крики “Heimat!”.

Однако даже здесь старое и новое начали сливаться. Дети изнанников стали копировать шествия местных детей с фонариками. Их родители отказались от многодневных свадеб и вместо этого накануне вечером в одной большой компании били старую посуду, как это делали местные жители. В этом и подобных поселениях землячества теряли своих членов. Изгнанные продолжали уверять друг друга, что Heimat “незаменим”, но к концу 1950-х годов это стало не более чем формальным причитанием112.

В больших городах напряженное сочетание людей, торговли и культуры облегчало новичкам адаптацию. В 1950 году гамбургская газета заметила, что уже очень многие из беженцев идентифицировали себя как Hamburger, так что интерес к недельным празднествам в честь восточногерманского Heimat сильно упал113.

Провинциальная Германия была другим миром. Здесь дверью в общественную жизнь были клубы. К сожалению, этот мир не слишком хорошо отражен в большинстве исторических источников, которые предпочитают уделять внимание городам, а не провинциальной среде, которая может показаться удушающей, консервативной и мелкобуржуазной – то, что немцы называют словом spiessig. Но в конечном счете именно здесь обитала значительная часть населения. Для сотен тысяч беженцев клубы стрельбы или кролиководства имели большое значение и превращали чужаков в своих. Для мужчин эти места были крайне важны, потому что по крайней мере до 1960-х годов клубы были мужской прерогативой, где формировались дружба и связи. Если кто-то не был членом местного клуба, он не имел никакого веса.

Двери клубов открывались медленно. В деревне Кёрле, расположенной к югу от Касселя в Северном Гессене, в течение первых семи лет местные фермеры регулярно отказывали изгнанным в разрешении на строительство собственных домов и не пускали их в свои клубы. Судетцы были народом, игравшим в футбол. Местные жители, напротив, играли в гандбол и не хотели их видеть в своем спортивном клубе. Со временем высланные создали свой собственный клуб – местные жители прозвали его “коммунистическим”. В Грине, в Нижней Саксонии, шестнадцатилетнему силезскому мальчику повезло больше. Как он двадцать пять лет спустя рассказывал этнологу: после прибытия в 1946 году “первое, что я сделал, это вступил в спортивный клуб. Они тогда все играли в гандбол… Позже я также играл в футбол… Со всеми друзьями, которые у меня есть сегодня, я познакомился через спортивный клуб”. В Штадтхагене, городе с населением 15 тысяч человек, расположенном немного севернее, изгнанникам требовалось в среднем семь лет, чтобы вступить в клуб; треть из них не принимали туда даже через десять лет. Соответственно, интеграция происходила быстрее всего там, где людям приходилось действовать быстро: например, в добровольной пожарной команде. Хотя наибольшее число членов к 1955 году насчитывалось в клубе кролиководов114.

Провинциальный поворот после войны переориентировал сознание людей с великой Германии на местный Heimat. Парадоксальным образом это еще и облегчило ассимиляцию тем, кто утратил малую родину. Для Heimat культура не всегда была чем-то заранее данным. Ее зачастую приходилось конструировать, так что те, кто хотел пустить корни, могли здесь внести свою лепту. В баварском Ихенхаузене, например, клуб Heimat и костюмов “Лесные мальчики” (D’Waldbuam) был основан в 1947 году не местным жителем, а пострадавшим при бомбежке и эвакуированным из соседнего Аугсбурга; клуб существует и по сей день, насчитывает тридцать пять членов и собирается каждую пятницу. Беженцы приносили с собой опыт совместной жизни и самоорганизации,