Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

— Логично.

— Наконец, бывшим военнопленным полагаются кое-какие пособия, особенно, если человек был ранен и нуждается в лечении. Для этого, опять же, надо стать на учёт. Хоть так хоть этак, резона скрываться от властей нет… Часть людей, конечно, разъехались по другим губерниям, но эти нас и не интересуют.

Обычно сдержанный Морохин азартно потёр ладони.

— Это уже кое-что, — заявил он. — Как я понимаю, на каждого из «возвращенцев» заведены учётные карточки? С приметами?

— Разумеется.

— Надо просмотреть эти карточки, отобрать тех, кто более-менее соответствует описанию Кускова, и показать ему для опознания.

Допив остывший кофе, я поднялся.

— Сегодня же и займусь, — сказал я. — У вас к нашим документам допуска нет, ну, ничего, сам управлюсь.

Приехав к себе на службу, остаток дня и весь вечер я изучал личные карточки нижних чинов и офицеров, задержавшихся в Японии после окончания войны. Таких в столице набралось более пятидесяти. Причём смотрел не только по приметам, но и по сроку возвращения в Россию. Для серьёзного овладения боевыми искусствами требовалось не менее трёх-четырёх лет — это я знал точно. Стало быть, вернувшиеся через год-другой не интересовали.

Кабинет я покинул за полночь и не с пустыми руками. Набралось шесть человек, которые более-менее подходили не только по приметам, но и по сроку пребывания в Японии. Теперь предстояло решить, как организовать опознание.

Было это делом не простым. Кускову тосковать на больничной койке ещё долго, а ждать мы не могли. Разве что привозить подозреваемых на опознание к нему в палату… Их, между прочим, надо было ещё найти. Не факт, что заявленное при регистрации место проживания соответствует фактическому.

Прямо с утра мы с Морохиным принялись обсуждать эту тему — вроде бы техническую, но важную. Сошлись на том, что для начала, используя аппарат полиции, аккуратно выясним адрес нахождения каждого из этой шестёрки. А затем — чёрт с ним с политесом, слишком дело важное — будем выдёргивать по одному и без затей везти в госпиталь в сопровождении полицейских. И всё!

Но выяснилось, что не всё…

В разгар обсуждения дежурный по отделению принёс Морохину запечатанный конверт. Вскрыв и прочитав лежащую внутри записку, мой сотоварищ невольно ахнул. Свирепо выругался по матери. Со всей силы хватил кулаком по столешнице. (Стакан с недопитым чаем возмущённо задребезжал.) Такое поведение для всегда корректного Морохина было не характерно.

— Что случилось? — спросил я встревоженно.

Вместо ответа он протянул мне записку. Я пробежал её глазами и выматерился почище Морохина.

Писал давешний начальник хирургического отделения Бутылкин, провожавший нас в палату к Кускову. И писал он, что нынешней ночью несчастного городового убили прямо в палате. Кто-то всадил ему нож в сердце. Сейчас на место происшествия вызвана полиция, а он, Бутылкин, счёл долгом незамедлительно сообщить об убийстве следователям (нам с Морохиным то есть), лишь накануне навещавшим покойного Кускова.

— Добил всё-таки, — сдавленно произнёс Морохин.

— Увы…

— Но ведь кроме Кускова в палате лежали ещё трое! Неужели никто даже не проснулся?

— Ну, проснулся или не проснулся, это установит следствие, — мрачно заметил я. — А вообще-то, Дмитрий Петрович, умение быть незаметным и красться бесшумно есть неотъемлемая часть японских боевых искусств…

Дмитрий Морохин

Когда мы примчались в госпиталь, там уже работала полиция. Командовал знакомый мне участковый пристав Петренко, несколько удивившийся нашему появлению. Я наскоро объяснил, что Кусков проходил свидетелем по одному делу, которое у нас в производстве. Узнав о его убийстве, мы приехали осмотреть место преступления своими глазами. Петренко только махнул рукой. Вся его квадратная фигура излучала флегму.

— Ну, и ладно, — пробурчал в дремучие усы. — Всё равно дело наверх заберут. Полицейского убили, не кого-нибудь…

Если не считать нас, палата была пуста. Труп Кускова уже увезли, а соседей, видимо, срочно перевели в другое место. Матрац стоявшей у окна койки городового густо алел пролитой кровью.

— Что успели выяснить, Тарас Иванович? — негромко спросил я, оглядываясь.

— Пока ничего интересного, — сообщил Петренко. — Убит финкой, нож остался в груди. Убийца, судя по всему, залез в открытое окно, ну и… Жалко Кускова. Образцовый был городовой, да и человек хороший, надёжный, — добавил угрюмо, снимая фуражку и крестясь.

— Какие-то следы обнаружили?

— Никаких. Погода сухая, подошвы нигде не отпечатались. Мои урядники всё облазили — и ничего.

— Забираясь в палату, скорее всего должен был наступить на подоконник…

— Тоже ничего. Если что и было, протёр за собой.

Мы с Ульяновым прошли в соседнюю палату, куда переместили пациентов, лежавших вместе с Кусковым. Возникла в голове одна идея — довольно неожиданная, признаться. Однако чем больше я её обдумывал, тем вероятнее она мне казалась. Подтвердить или опровергнуть нежданную мысль мог лишь опрос соседей Кускова. И хотя во время убийства все трое мирно спали, а значит, ничего не видели и не слышали (это Петренко уже установил), кое-что полезное сообщить они всё же могли.

Спустя двадцать минут, завершив опрос, мы с Ульяновым вернулись в палату, где Петренко со своими людьми уже заканчивал протокол осмотра места происшествия. Я подозвал одного из урядников.

— Как я могу к вам обратиться? — спросил вежливо.

— Унтер-офицер Васильев, ваше благородие, — отрапортовал молодцеватый урядник, вытянувшись в струну.

— Очень хорошо. Прошу вас, Васильев, зайдите-ка в служебную комнату для врачей на втором этаже и пригласите сюда начальника хирургического отделения Бутылкина. Мол, следователь Морохин просит пожаловать… Не возражаете, Тарас Иванович? — добавил, обращаясь к Петренко.

Тот даже рукой махнул: с чего, мол, возражать.

— Благодарю. И вот что, Васильев…

Я добавил на ухо несколько слов. Кивнув, урядник вышел. Ульянов смотрел на меня с нескрываемым любопытством.

В ожидании Бутылкина я прохаживался по палате, заложив руки за спину, и в десятый раз обдумывал неожиданную мысль. И вроде бы всё сходилось. Теперь дело было за врачом.

Через несколько минут Бутылкин появился в палате. Это был черноволосый человек субтильного сложения с узким вытянутым лицом, украшенным крупным горбатым носом. Тёмные, глубоко сидящие глаза смотрели из-под густых бровей выжидательно.

— А-а, Савелий Львович, здравствуйте, — сказал я, делая приветливый жест. — Проходите. Хочу вас поблагодарить, что сразу же написали мне насчёт бедняги Кускова.

— А как же, — откликнулся врач тенорком. — Обещал ведь сообщить, если что не так. Беда-то какая…

— Беда, — согласился я со вздохом. — И следов никаких. Что