Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

жизни пенсионеров был намного ниже, чем у молодых работающих людей. “Больно, – писал в 1971 году инженер на пенсии, – осознавать в старости, что, несмотря на все свои усилия и достижения ради общего блага, взамен не получил никакой награды”. Это было “нечестно”. Семидесятилетняя женщина, проработавшая тридцать четыре года, расчищая завалы и грузя уголь в снегу и льду, и потерявшая при этом два пальца, выразилась более прямо: “Уважение к старикам – чушь собачья!” В ее комнате не было даже водопровода, зато были дырки в стене. Она пригрозила раскрыть правду приезжающим в страну иностранным социалистам. Местное отделение партии распорядилось сделать ей ремонт81. Житель Магдебурга рассказал о своей долгой коммунистической карьере. Он вступил в партию в 1925 году, распространял коммунистические листовки после 1933 года, а после 1945 года трудился для построения социализма сначала в местных органах власти, затем в армии, и далее работал на железных дорогах (он привычным образом не упомянул о том, что был клерком в гитлеровской армии во время войны). Как “старый товарищ” с более чем сорокалетним стажем он чувствовал, что имеет право на более высокую пенсию. Его ходатайство не имело успеха. Ему указали, что пенсии основаны на трудовых заслугах, а не на годах членства в партии82.

В то время как реформа Аденауэра увязала пенсии с ростом благосостояния и способствовала заключению соглашения между поколениями в Западной Германии, восток восстанавливал старых против молодых. Многие малообеспеченные пенсионеры видели в специальных льготах, которые режим предоставлял молодым парам и многодетным семьям, предательство основных принципов справедливости83.

Хронические проблемы с жильем заставляли людей связывать личные проблемы со структурными. Зигрид Б. была физиотерапевтом, ее муж работал менеджером в государственной торгово-розничной организации (HO). Оба состояли в SED. У них было двое маленьких детей. В 1973 году Зигрид Б. написала в Политбюро Паулю Вернеру. Вот уже три года они жили “в поистине примитивных условиях” во Фридрихсхайне в Берлине в полуторакомнатной квартире, состоящей из гостиной с кухонькой плюс отдельной “полукомнаты” (6–10 квадратных метров). Их дом был предназначен к сносу, но этот процесс неоднократно откладывался. Женщина приложила подтверждающее письмо от старшего врача, который считал, что частые бронхиты у детей вполне могут быть связаны с нездоровыми условиями в квартире. Кроме того, как будто все и так было недостаточно сложно, ей пришлось отдать своих детей в два разных детских сада далеко от дома, а это означало, что она может работать только неполный рабочий день. По вечерам ее муж, учившийся на заочном отделении, пытался делать домашние задания в тесноте. “В нашем браке появляются трудности, – писала она, – и я вижу их причины в тех условиях, в которых мы живем”.

Это была двусторонняя критика режима, который гордился преодолением разрушительного конфликта между частными и общественными интересами, свойственного капитализму. Социализм сделал семью более (а не менее) значимой как наименьшую “ячейку” нового общества, и это видение было закреплено в Законе о едином образовании 1965 года84. Женщина жаловалась не только на то, что плохие социальные условия разрушают ее личное счастье – они также мешали ее семье играть свою социальную роль ядра нравственного воспитания. Мэр района, к которому попал запрос, отметил, что, к сожалению, его завалили письмами от людей, оказавшихся в такой же ситуации, в том числе и от ее соседей по тому же дому. Через год ее брак распался85.

Человек из семьи старых коммунистов указывал, что его дети жили “в точно таких же плохих жилищных условиях” в 1971 году, как и он сам в 1930-е, на которые пришлось его детство. В их квартире было сыро, и его беременной восемнадцатилетней дочери пришлось делить единственную крохотную спальню с тремя сыновьями. Его заявление о предоставлении лучшей квартиры лежало в очереди уже три года. Он потерял веру в местные власти. Конечно, этот отец писал большому начальнику, надеясь, что тот сможет помочь ему. В то же время он задавался вопросом, ради чего он как социалист работал всю свою жизнь. Спустя более чем два десятилетия режим так и не смог обеспечить ему то, что он считал основным правом: сухую квартиру86.

В своих письмах многие граждане пытались выразить словами нарастающий диссонанс между социалистическими идеалами и реальностью. Повседневная жизнь казалась нарушенной. В 1977 году типограф из Цвиккау прямо высказался об этом. Неужели местные власти просто “издеваются”, спрашивал он. Прошло пять лет с тех пор, как он впервые подал заявку на получение одной из недавно построенных 2,5-комнатных квартир для себя, своей жены и овдовевшей матери. Когда дома были закончены, его заявку проигнорировали. Сказали, что для того, чтобы у него был шанс, ему нужны дети, “как будто 2,5-комнатная квартира зависит от детей, а не от количества людей в семье”. Когда в 1975 году его мать умерла, он последовал официальному совету и подал новое заявление на 2-комнатную квартиру. Его снова оставили без внимания. Почему бы режиму не сказать ему прямо: “Ты, урод, новой квартиры не получишь, сиди в своей дыре”? По крайней мере, это было бы честно, и он бы знал, кем его считают. Это был человек, проработавший в народной типографии почти три десятилетия, с долгими поездками на работу и многими годами сверхурочной работы по воскресеньям и ранними утренними сменами. Он состоял в партии более двадцати пяти лет и был признанным ударником труда (Bestarbeiter) и Aktivist с бронзовыми, серебряными и золотыми грамотами, а также орденом “Знамя труда”. “Добрые слова”, сказал этот ветеран, не заменят приличной квартиры. И он задавался вопросом о том, что скрывается за этими словами. Когда он печатал официальные лозунги, призывавшие всех “повышать производительность труда, чтобы обеспечить единство экономической и социальной политики, которая пойдет на пользу отдельным людям и обществу”, он чувствовал, что государство “потешается над ним”.

Жалобы печатника оставили местные власти равнодушными. По их мнению, он не страдал от “перенаселения”, и его дело не было неотложным. Что действительно произошло, так это визит представителей местного отделения партии, которые в типичной беседе по душам (Aussprache) объяснили мужчине, что его “упреки в адрес государственных органов необоснованны”87.

Эта и подобные жалобы находились в ином регистре, чем ворчание в эпоху нацизма, когда люди обычно воображали, что, “если бы только Гитлер знал”, их проблемы были бы решены. В ГДР многие петиционеры писали после многих лет разочарования в местных органах власти. Их претензии были не к коррумпированным или некомпетентным людям, а к государственному аппарату. Речь шла о системе, а не о личностях и