Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 12

В намерения Кливленда отнюдь не входило смешиваться с кишевшей вокруг толпой, и друзья, направив свои стопы налево, вскоре поднялись до места, где ничто уже не нарушало их уединения, если не считать шотландских куропаток, которые целыми выводками вылетали у них из-под ног. Пожалуй, ни в каком другом уголке Британской империи не водятся они в таком количестве, как на Оркнейских островах[107]. Друзья продолжали подниматься, пока не достигли вершины конусообразного холма, где оба, словно по взаимному соглашению, обернулись, чтобы взглянуть вниз и полюбоваться открывшимся перед ними видом.

На всем пространстве от подножия холма и до самого города царила веселая суета, придававшая чрезвычайную живость и разнообразие ландшафту. Далее лежал Керкуолл, над которым возвышался, словно подавляя собой весь городок, массивный древний собор святого Магнуса, возведенный в несколько тяжелом готическом стиле, но величественный, торжественный и благородный памятник прошедших веков и творение искусного зодчего. Набережная со своими судами еще увеличивала пестроту и яркость пейзажа, тогда как чудесная бухта между Инганесским и Куонтернесским мысами, в глубине которой расположен Керкуолл, да и все море, насколько можно было охватить глазом, в особенности же пролив между островами Шапиншей и Помоной, или Мейнлендом, были оживлены всякого рода кораблями и небольшими посудинами, перевозящими пассажиров и грузы с самых отдаленных островов на ярмарку святого Оллы.

Достигнув пункта, откуда лучше всего можно было охватить взглядом эту прекрасную жизнерадостную картину, друзья по свойственной морякам привычке прибегнули к подзорной трубе, дабы помочь своему невооруженному глазу окинуть Кёркуоллский залив и бороздившие его по всем направлениям суда. Но внимание каждого было, по-видимому, направлено на совершенно различные цели. Банс, или Алтамонт, как ему угодно было называть себя, погрузился в созерцание военного шлюпа, сразу бросавшегося в глаза из-за своего прямого вооружения и характерных обводов. С развевающимся английским флагом и вымпелом, который пираты предусмотрительно подняли, он стоял среди торговых посудин, так же отличаясь от них опрятным и аккуратным видом, как хорошо вымуштрованный солдат — от толпы неотесанных мужланов.

— Вот он, наш шлюп, — сказал Банс. — Эх, как бы я желал, чтобы он очутился сейчас в Гондурасском заливе! Ты, капитан, стоял бы на шканцах, я был бы твоим помощником, Флетчер — рулевым, а под началом у нас имелось бы полсотни удалых молодцов. Не глядели бы больше глаза мои на эти треклятые скалы и вереск! Но капитаном-то ты будешь скоро. Эта старая скотина Гофф каждый день напивается до чертиков, начинает Бог знает как задаваться, а потом лезет на всякого с ножом и пистолетом. А с местными жителями он так перессорился, что они того и гляди перестанут снабжать нас водой и припасами, и мы каждый день ждем открытого возмущения.

Не получив ответа, Банс круто повернулся к своему товарищу и, убедившись, что внимание того направлено совсем в другую сторону, воскликнул:

— Да что с тобой, черт возьми? Что ты так всматриваешься в эти дрянные суденышки, загруженные только вяленой треской, морской щукой, копчеными гусями да кадушками с маслом, которое хуже всякого сала? Да все эти грузы, вместе взятые, не стоят и пистолетного выстрела. Нет, нет! Дайте мне такой приз, какой можно заметить с марса в водах острова Тринидада. Ну хоть какого-нибудь «испанца», переливающегося на волнах, словно дельфин, и чуть не до фальшборта загруженного ромом, сахаром и тюками табака, да сверх того еще слитками серебра, мойдорами и золотым песком. А тогда — ставь паруса! Команда на низ! Все по местам! Поднять Веселого Роджера[108]! Вот мы сближаемся с испанцем, уже видно, что он хорошо вооружен и с большим экипажем…

— Двадцать пушек глядят из портов… — перебил его Кливленд.

— Хоть сорок! — не смутился Банс. — А у нас только десять! Но все это пустяки! Испанец отстреливается, но это тоже пустяки! Эй, мои храбрые ребята, на сближение! Все на борт! Пускайте в ход гранаты, палаши, алебарды и пистолеты! Вот уже испанец просит пощады, и мы делим между собой добычу, даже не сказав: со licencio seignior[109]!

— Уж очень ты добросовестно относишься к своей профессии, — сказал Кливленд. — Клянусь честью, никто не скажет, что, когда ты сделался пиратом, на свете стало одним честным человеком меньше. И все же на эту проклятую дорогу тебе снова меня не увлечь. Ты сам знаешь, как уходит то, что легко достается: через неделю, самое большее — месяц, рома и сахара не будет уже и в помине, тюки табака превратятся в дым, мойдоры, серебряные слитки и золотой песок перейдут из наших рук в руки мирных, честных, добросовестных жителей Порт-Рояля или какого-либо другого города, которые смотрят на нашу профессию сквозь пальцы до тех пор, пока у нас есть деньги, но ни на йоту дольше. А там на нас начинают коситься и порой даже намекают кое о чем шерифу, ибо, когда в карманах у нас становится пусто, наши добрые друзья бывают не прочь заработать на наших головах. А там — высокая виселица и тугая петля: такова участь джентльмена-пирата. Говорю тебе, что я хочу бросить это занятие, и, когда я перевожу свою подзорную трубу с одного из этих парусников на другой, я думаю лишь о том, что предпочел бы всю свою жизнь быть гребцом на самом жалком из них, чем продолжать то, что я делал до сих пор! Для этих бедняков море служит источником честного существования и средством для дружеских сношений между одним берегом и другим к обоюдной пользе жителей, — мы же превратили море в дорогу бедствий для честных людей и в дорогу погибели для нас самих как здесь, так и в вечности. Говорю тебе, что я решил стать честным человеком и бросить эту проклятую жизнь!

— А где же, разрешите поинтересоваться, ваша честность думает искать себе пристанища? — спросил Банс. — Ты нарушил законы всех стран, и рука правосудия настигнет и покарает тебя всюду, где бы ты ни нашел себе убежище. Послушай, Кливленд, я сейчас говорю с тобой серьезно — гораздо серьезнее, чем имею обыкновение. Да, и у меня бывали минуты раздумья, горького раздумья, и этих минут, хотя и кратких, было достаточно, чтобы отравить мне радость существования на целые недели. Но — в этом вся суть — что же остается нам теперь делать, как не вести прежнюю жизнь, если мы не ставим себе первейшей целью украсить своей персоной нок рея.

— Мы можем воспользоваться милостью, которую известная прокламация обещает тем из нас, кто сам явится с повинной, — ответил Кливленд.

— Хм, — сухо заметил его товарищ, — но срок явки с повинной давно уже прошел, и тебя смогут теперь казнить или миловать, как им заблагорассудится. Будь я на твоем месте, я не стал бы подвергать свою шею подобному риску.