Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин

class="v">Мылся родниковою водой.

А потом – светлело. А потом

Овцы шли по улочке гуртом,

И с мешками, влажными от рос,

Ехал к элеватору обоз:

С дынями – ребята на возах,

Стариканы с люльками в усах.

Это краем – только выгружай! —

Шествовал тяжёлый урожай.

Хорошо, что есть на свете ты,

Полная труда и чистоты,

Тихая, далёкая Рамонь —

Городок, певучий, как гармонь.

1949

Азовская весна

Летит казара, тараторя,

И вроде сквозного шатра

На берег Азовского моря

Туманы ложатся с утра.

Ещё косяками тарани

Зелёный простор не прошит,

И крыгами байды таранит,

И мокрым снежком порошит,

А мачты уже, как занозы,

Маячат, туман проколов,

Как чайки, рыбачьи колхозы

С утра вылетают на лов.

Чуть ветер подует – и гайда! —

Торопятся в море, как в дом,

За байдой пузатая байда,

Смолёный дубок за дубком.

И ночь отгремит. И на рани,

К жилью завернув на часок,

Живым серебром поморяне

Сырой засыпают песок.

Плащи их от моря, от пота —

Грубей лубяных коробков,

Горячая, злая работа,

Как спирт, веселит рыбаков.

Им снова с моряною свежей

И ночь ночевать, и дневать.

И с завистью смотрит приезжий:

Куда ему руки девать?!

1947

Другу

Помнишь, в детстве снились нам с тобою

Выгнутые крылья парусов,

Волны океанского прибоя,

Вольное дыхание лесов.

Там всегда стреляли ружья верно,

Побеждали храбрые в бою…

Мальчики Майн Рида и Жюль Верна

Жили в том несбыточном краю.

А у нас ивняк на косогоре,

Тина полувысохшей реки;

Вместо тигров на степном просторе

Жили толстопузые сурки.

Тишина уездная, степная,

Вечеров вишнёвых забытьё…

– Где она, страна чудес?

– Не знаю…

Может быть, и вовсе нет её.

Только нам запомнился надолго

Детский сон о сказке наяву.

И когда заполыхала Волга

Нефтью, подожжённой на плаву,

И когда, наглей и оголтелей

Яростной заморской саранчи,

Воющие «юнкерсы» летели

Дьяволами чёрными в ночи, —

Нам она была светлее рая —

Отчая, родимая земля.

К ней мы прижимались, умирая,

Только об одном её моля:

– Дай нам силы, помоги подняться,

Вырваться из предмогильной тьмы,

Дай нам насмерть повалить германца:

Пусть фашист погибнет, а не мы!

И уже не в сказке —

Достоверно

И у нас в степи, как в том краю,

Нарезные ружья били верно,

Побеждали храбрые в бою.

Вот стоим мы. В сини поднебесной —

Балочки, поля да ковыли…

Нет любимей, не сыскать чудесней

Этой отвоёванной земли!

А за синью – дальние границы,

А за ними, ростом – великан —

Меж камней, хитрее кружевницы

Вяжет пену Тихий океан.

Лёгкий парус, выгнувшийся гордо,

И – леса из наших детских снов;

Тигр ведёт усатой хитрой мордой,

Чуя запах диких кабанов…

Вот она, большая доля наша!

Долог будет встречи этой час —

Морем

Неба яшмовая чаша

До краёв наполнена за нас!

<14 июля 1945–1947>

Рыбак

Весёлая и трудная добыча,

Литых чешуй немые бубенцы:

Горбатый кижуч, сонная чавыча,

Полутораметровые тунцы.

От первой тони до последней тони —

Двухсуточный надсадный непокой:

Пятнадцать вёрст сетей через ладони

Прошло, прожгло солёною пенькой.

И вновь горят стеклянные наплавы,

Как чёрные бакланы на волне, —

Неутомимый след рыбачьей славы,

Упрямый труд, обещанный стране.

Ещё – вода на якорях трёхлапых,

А ветра голубая благодать

Несёт в лицо лимонных листьев запах,

И так легко за далью угадать

Вечерний город на незримой грани,

Под ландышами белых фонарей,

И корабли у ног Лаотешаня,

Хранимые громами батарей;

Присесть на бухту старого каната,

Горячий пепел в трубке притолочь,

И так глядеть на лёгкий свет заката,

На зыбкий парус, уходящий в ночь.

1947

Солдат

Как зовут его – не знаю. Только знаю, что при нём

Трёхлинейка нарезная, да гранаты за ремнём,

Да «катюша» заказная: трут с огнивом и кремнём.

Он при том вооруженье перебежкой и шажком

От сраженья до сраженья полземли прошёл пешком

Вместе с базою снабженья – вещевым своим мешком:

Сухари да соль в жестянке, чтоб не мокла на росе,

Пара нижнего, портянки – не надёванные все,

Да консервов две-три банки под названием «энзе».

Был мешок пробит и прорван – что ещё сказать о нём?

Яростных осколков прорва свирепела с каждым днём;

Шёл солдат пешком, да скоро – тыщу суток под огнём.

По жаре, по лютой стуже, тем огнём не сокрушён,

Шёл, стянув ремень потуже, с хитрецой, не на рожон,

Трижды ранен и контужен, ослеплён и оглушён.

Бил фашистов, бил испанцев на болотных берегах,

Возле Новгорода, братцы, в страшных киришских снегах,

Бил, мечтая отоспаться; столько суток – на ногах!

Там без вьюков гибли кони, ноги вывихнув на льду,

Там, в трясинах, грай вороний смерть встречала на лету,

Смерть стояла в обороне, а солдат сказал: «Пройду!»

И не конские подковы, и не танков грузный след,

А пехотный шаг суровый там пролёг, где следа нет,

Где знамёна Мерецкова шёлком застили рассвет.

Все, кому не приходилось биться насмерть в зыбунах,

Где зима в огонь рядилась на Синявинских холмах,

Кровью-ягодой катилась в почерневший снежный прах;

Все, кому фашиста-вора не пришлось за горло брать

У того ль Мясного Бора, где пришлось нам умирать,

Где болотные озёра мертвецы гатили в гать;

Да у Бора, у Мясного, где горела и броня,

Средь кипенья снегового,