Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин

задыхаясь и стеня,

Где, убитые, мы снова воскресали из огня,

Все, кому фашиста-фрица не пришлось дугою гнуть,

Про солдата-пехотинца вспомяните как-нибудь:

Это он сумел пробиться, проложить сквозь гибель путь.

От эсэсовских дивизий только трупы там лежат,

Над фашистской кровью сизой ветры веют-ворожат,

Да вороны череп лысый за туманом сторожат.

А солдат пути живые ищет в бешеном дыму,

Мимо раненой Софии довелось идти ему,

Из обстрела – в штыковые, из сияния – во тьму.

Ох и лютый холодина! Ветер воет с бугорка,

А внизу – сплошная льдина – Волхов, русская река…

Снова бомбы, снова мины, а дорога – далека!

Но пошли-запели лыжи, вынося бойцов на лёд,

И сверкнул багрово-рыжий бешеных «катюш» налёт;

С каждым шагом ближе-ближе новый – фрицам – переплёт.

Время – то же, год – тот самый, зарев дымный ореол.

Сколько тысяч вёрст лесами мой герой прошёл-пробрёл?

За Титовкой, за Петсамо – вон где вынырнул, орёл!

Со скалистого отвеса по канату вниз ползёт,

Шпиль горы над ним безлесный, а под ним – германский дзот,

Прах и пламя Киркинеса у береговых высот.

Вот он встал на камень голый, промелькнул внизу тишком,

Вот пятнадцать пачек тола положил на дзот мешком,

И плеснул огонь весёлый петушиным гребешком.

И пропал солдат за дымом, и накрыло пеплом след.

Но с живым и невредимым с ним шагал я, как сосед,

По лесам непроходимым, где и солнца даже нет,

Где свеча берёзы русской не затеплена во мгле,

Лишь белеет ниткой узкой сок на кедровом стволе

Меж лиан, на той маньчжурской, на неласковой земле.

Здесь, в лесу многовеко́вом, танк ползёт, как скарабей,

Самолёт в пике рисковом над листвой – как воробей…

Вместе с Городовиковым мы врывалися в Хобей.

Как летели в воздух склады, как крошил японцев тол —

Я б нашёл слова для лада и солдатский путь нашёл,

Но пришла к концу баллада, час разлуки подошёл.

Сколько тысяч вёрст с боями шёл солдат? Пойди, сочти!

Рана с рваными краями на крутой его груди —

Жив солдат. Сидит с друзьями. А прощанье – впереди.

Что, солдат, сидишь понуро, расставаясь под гармонь?

Плоский штык мерцает хмуро, раскалённый ствол – не тронь.

Что, слеза, срамишься, дура, льёшься, льёшься на ладонь…

Расставанье. Что ж, ребята, мы здесь всё-таки свои —

Значит, нету у солдата ни деревни, ни семьи.

А была, была когда-то… да с тех пор бои, бои!

Да с тех пор, что сердце грело, – отодвинулось назад:

Лес, намеченный несмело, тихий яблоневый сад…

Полземли с тех пор сгорело, а солдат… живёт солдат!

Потому-то другу хвалит каждый родину свою.

– Крой в Тбилиси, генацвале, как родной, в мою семью!

– Лучше Харькова едва ли город есть в другом краю!

– А Калуга?

– Что Калуга? Ну какой же это край?

То ли дело город Луга; ты туда, брат, поезжай,

У меня там есть подруга, заезжай, не обижай!

Так солдата провожали земляки в далёкий путь,

Руку жали, приглашали коль не жить, так заглянуть

В городишко на Урале иль в колхоз какой-нибудь…

Пред бойцом лежит без края шёлком шитая страна,

И стоит солдат, моргая, охмелевший без вина:

Мать-Отчизна дорогая, радость – Родина – одна!

1945

Север

На рубеже полярной ночи —

То снег, то грязи чернота:

Вся тундра в пестроте сорочьей,

Земли́ последняя черта.

И от неё ушли огулом

Олений рёв, гагарий гам,

И только море грозным гулом

Ударит вдруг по берегам:

Так тральщик мурманский с минрепа

Слепую мину оторвал,

И бесполезно, и свирепо

Взревел, крутясь, и сгинул вал;

И только зыбью перекрёстной

Прошелестел у самых ног.

Ты в тишине тысячевёрстной,

Но разве труд твой одинок?

Легли на горизонт пустынный

Седые кручи снежных туч,

Но там, в их белизне простынной,

Где теплится последний луч,

Нашли в закатном полукруге

И потеряли вновь глаза

Бурун над мордою белухи,

А может, шнявы паруса.

Вечер

В лиловую дымку кустарник

Уходит низиною топкой,

Луна, как китайский фонарик,

Зажглась над далёкою сопкой,

И словно в родном захолустье

Донского, степного села,

С такою знакомою грустью

Гармоника вальс повела!

И маки пред хатою низкой

Цветут, как в несбыточной сказке,

И тополь шумит уссурийский

Над нею, как в Новочеркасске,

Как будто бы детство вернулось,

И в отчем, зелёном краю,

Средь тихих ромашковых улиц

Я вновь, босоногий, стою.

Но гонит коня пограничник

Карьером по осыпи хмурой,

Смиренной хатёнки наличник

Проглянул в простор амбразурой,

И в сумерках тихих и нежных,

В таинственном шелесте трав —

Тревога ночей порубежных,

Бессонная вахта застав.

26 июня 1945, Покровка

В секрете

Ветер ходит, как дозорный,

Пограничной полосой,

Дождик брызжет мелкий, сорный,

Затянувшийся, косой.

Мне опять сидеть в секрете

Час, и два, и три часа,

Позабыв про всё на свете,

Слушать ночи голоса.

Почему в такую пору

Треснул сломанный сучок?

Ёжик сунул в мышью нору

Любопытный пятачок?

Ветер ранил ветку веткой,

Доняла вода лису?

Дождь пробил дробинкой редкой

Лист дубовый на весу?

Или – враг проходит мимо,

И уже смывает дождь

След шагающих незримо

Каучуковых подошв?

Кто он, обходящий битву

Тайным лазом хитрецов?

Маузер – его молитва,

Темнота – его лицо!

Стоит мне вздохнуть о звёздах,

Помечтать про свой колхоз, —

Он подымет мост на воздух,

Поезд сбросит под откос…

Но и я, ножа острее,

Встречу вора – повалю,

Он хитёр, а я хитрее,