Максим Горький - Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)

«Ты в ветре, веткой пробующем…»

Ты в ветре, веткой пробующем,Не время ль птицам петь,Намокшая воробышкомСиреневая ветвь!

У капель — тяжесть запонок,И сад слепит, как плес,Обрызганный, закапанныйМильоном синих слез.

Моей тоскою вынянченИ от тебя в шипах,Он ожил ночью нынешней,Забормотал, запах.

Всю ночь в окошко торкался,И ставень дребезжал.Вдруг дух сырой прогорклостиПо платью пробежал.

Разбужен чудным перечнемТех прозвищ и времен,Обводит день теперешнийГлазами анемон.

Определение поэзии

Это — круто налившийся свист,Это — щёлканье сдавленных льдинок,Это — ночь, леденящая лист,Это — двух соловьев поединок.

Это — сладкий заглохший горох,Это — слезы вселенной в лопатках[365],Это — с пультов и флейт — Фигаро́Низвергается градом на грядку.

Все, что ночи так важно сыскатьНа глубоких купаленных доньях,И звезду донести до садкаНа трепещущих мокрых ладонях.

Площе досок в воде — духота.Небосвод завалился ольхою,Этим звездам к лицу б хохотать,Ан вселенная — место глухое.

Определение творчества

Разметав отвороты рубашки,Волосато, как торс у Бетховена,Накрывает ладонью, как шашки,Сон, и совесть, и ночь, и любовь оно.

B какую-то черную доведь[366],И — с тоскою какою-то бешеной —К преставлению света готовит,Конноборцем над пешками пешими.

А в саду, где из погреба, со льду,Звезды благоуханно разахались,Соловьем над лозою ИзольдыЗахлебнулась Тристанова захолодь.

B сады, и пруды, и ограды,И кипящее белыми воплямиМирозданье — лишь страсти разряды,Человеческим сердцем накопленной.

Еще более душный рассвет

Все утро голубь ворковалУ вас в окне.На желобах,Как рукава сырых рубах,Мертвели ветки.Накрапывало. НалегкеШли пыльным рынком тучи,Тоску на рыночном лотке,Боюсь, моюБаюча.Я умолял их перестать.Казалось — перестанут.Рассвет был сер, как спор в кустах,Как говор арестантов.

Я умолял приблизить час,Когда за окнами у васНагорным ледникомБушует умывальный тазИ песни колотой куски,Жар наспанной щеки и лобВ стекло горячее, как лед,На подзеркальник льет.Но высь за говором под стягИдущих тучНе слышала мольбыВ запорошенной тишине,Намокшей, как шинель,Как пыльный отзвук молотьбы,Как громкий спор в кустах.Я их просил —Не мучьте!Не спится.Но — моросило, и, топчась,Шли пыльным рынком тучи,Как рекруты, за хутор, поутру,Брели не час, не век,Как пленные австрийцы,Как тихий хрип,Как хрип:«Испить,Сестрица».

«Давай ронять слова…»

Мой друг, ты спросишь, кто велит,

Чтоб жглась юродивого речь?[367]

Давай ронять слова,Как сад — янтарь и цедру,Рассеянно и щедро,Едва, едва, едва.

Не надо толковать,Зачем так церемонноМареной[368] и лимономОбрызнута листва.

Кто иглы заслезилИ хлынул через жердиНа ноты, к этажеркеСквозь шлюзы жалюзи.

Кто коврик за дверьмиРябиной иссурьмил,Рядном сквозных, красивыхТрепещущих курсивов.

Ты спросишь, кто велит,Чтоб август был велик,Кому ничто не мелко,Кто погружен в отделку

Кленового листаИ с дней ЭкклезиастаНе покидал постаЗа теской алебастра?

Ты спросишь, кто велит,Чтоб губы астр и далийСентябрьские страдали?Чтоб мелкий лист ракитС седых кариатидСлетал на сырость плитОсенних госпита́лей?

Ты спросишь, кто велит?— Всесильный бог деталей,Всесильный бог любви,Ягайлов и Ядвиг.[369]

Не знаю, решена льЗагадка зги загробной,Но жизнь, как тишинаОсенняя, — подробна.

Послесловье

Нет, не я вам печаль причинил.Я не стоил забвения родины.Это солнце горело на каплях чернил,Как в кистях запыленной смородины.

И в крови моих мыслей и писемЗавелась кошениль[370].Этот пурпур червца от меня независим.Нет, не я вам печаль причинил.

Это вечер из пыли лепился и, пышучи,Целовал вас, задохшися в охре, пыльцой.Это тени вам щупали пульс. Это, вышедшиЗа плетень, вы полям подставляли лицоИ пылали, плывя, по олифе калиток,Полумраком, золою и маком залитых.

Это — круглое лето, горев в ярлыкахПо прудам, как багаж солнцепеком заляпанных,Сургучом опечатало грудь бурлакаИ сожгло ваши платья и шляпы.

Это ваши ресницы слипалась от яркости,Это диск одичалый, рога истесавОб ограды, бодаясь, крушил палисад.Это — запад, карбункулом вам в волосаЗалетев и гудя, угасал в полчаса,Осыпая багрянец с малины и бархатцев.Нет, не я, это — вы, это ваша краса.

МАРИНА ЦВЕТАЕВА[371]

«Моим стихам, написанным так рано…»

Моим стихам, написанным так рано,Что и не знала я, что я — поэт,Сорвавшимся, как брызги из фонтана,Как искры из ранет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,В святилище, где сон и фимиам,Моим стихам о юности и смерти,— Нечитанным стихам! —

Разбросанным в пыли по магазинам(Где их никто не брал и не берет!),Моим стихам, как драгоценным винам,Настанет свой черед.

Май 1913

Коктебель

«Идешь, на меня похожий…»[372]

Идешь, на меня похожий,Глаза устремляя вниз.Я их опускала — тоже!Прохожий, остановись!

Прочти — слепоты куринойИ маков набрав букет, —Что звали меня МаринойИ сколько мне было лет.

Не думай, что здесь — могила,Что я появлюсь, грозя…Я слишком сама любилаСмеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,И кудри мои вились…Я тоже была, прохожий!Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикийИ ягоду ему вслед, —Кладбищенской земляникиКрупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,Главу опустив на грудь.Легко обо мне подумай,Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!Ты весь в золотой пыли…— И пусть тебя не смущаетМой голос из-под земли.

3 мая 1913

Коктебель

«Посадила яблоньку…»

Посадила яблоньку:Малым — забавоньку,Старому — младость,Садовнику — радость.

Приманила в горницуБелую горлицу:Вору — досада,Хозяйке — услада.

Породила доченьку —Синие оченьки,Гординку — голосом,Солнышко — волосом.

На горе — де́вицам,На горе — мо́лодцам.

23 января 1916

«Ты запрокидываешь голову…»[373]

Ты запрокидываешь голову —Затем, что ты гордец и враль.Какого спутника веселогоПривел мне нынешний февраль!

Позвякивая карбованцамиИ медленно пуская дым,Торжественными чужестранцамиПроходим городом родным.

Чьи руки бережные трогалиТвои ресницы, красота,Когда, и как, и кем, и много лиЦелованы твои уста —

Не спрашиваю. Дух мой алчущийПереборол сию мечту.В тебе божественного мальчика, —Десятилетнего я чту.

Помедлим у реки, полощущейЦветные бусы фонарей.Я доведу тебя до площади,Видавшей отроков-царей…

Мальчишескую боль высвистывайИ сердце зажимай в горсти…— Мой хладнокровный, мой неистовыйВольноотпущенник — прости!

18 февраля 1916