Книга Слов - Борис Борисович Гребенщиков

без труда

Эльжбету прямо с пола поднимает

И рыцарски ссыпает кос-халву

Ей в декольте парижского халата.

Потом велит ворам вернуть металл

И доктора снимает с потолка.

На сем прервем течение стиха;

Перо не в силах описать веселья,

В которое повергнута квартира.

Спасенный Гук отплясывает вальс,

А Петр открывает тайны ритма

Застенчиво внимающей Эльвире;

И даже воры, тихо поскулив

И беззаветно вывернув карманы,

Всю ночь в такси им бегали за водкой.

Вот так живут в квартире номер шесть.

NEW YORK ADAGIO (OP. #10)

У поэзии гражданский брак с алкоголем. Наверно

Поэтому в Деревне есть Кипарисовая Таверна,

Где бытуют интенсивные Bloody Mary.

Поясню на человеческом примере.

Заходишь туда часа этак в три

И вдруг обнаруживаешь, что находишься внутри

Музыкальной шкатулки;

Керуак, Ферлингетти и прочие тулки

Только что вышли, но их отражения

В витраже бара еще продолжают движение

И крылья их плащей развивает Борей.

Для размешиванья в жидкости торчит сельдерей

(Замечу в скобках, что наши отцы

Много выиграли бы, если б чаще ели морские огурцы

В «Тайфуне» на St.Mark’s, где человеческий ум

Просветляется от сакэ и повторения ОМ МАНИ ПЭМЭ ХУМ).

Но продолжу.

Мы недолговечны, как цунами.

Ключи от нашей сладости уйдут вместе с нами.

И слава Богу. Как Дилан в Будокане.

Остается лишь лед в пустом стакане

И неназванное. И пустобрёх.

University и Десятая. Где-то около трёх.

КРАСНОДАР (OP. #15)

Здравствуй, уважаемый Краснодар

(или Красноярск, не прочесть из окна кибитки)!

Сегодня прекращаю пить скипидар,

Самбуку, самогон и аналогичные напитки.

Сегодня Шивкумар Шарма играет богине Дурге

В полуденном солнечном Екатеринбурге;

Жизнь наяву — продолжение сна,

В душе моей снежная тишина,

В душе моей небо и сияющие облака,

Сквозь мою душу течёт медленная река;

И вы, и я, и происходящее вокруг —

Всё тот же один великий неслышимый звук.

Если внимательно всмотреться в этот лубок —

Из всех глаз смотрит один и тот же Бог.

Под колёсами кибитки двенадцать лет дорога,

Чтобы Бог на Боге Богом играл для Бога.

Такая ясность виденья — исключительный плюс.

Пожалуйста, дюжину Боланже и два ящика Шато Петрюс.

ЖЕНЕВСКАЯ СИМФОНИЯ (OP.B-52)

1. Andante

В детстве я был сложный

И всегда хотел конфету;

После упростился

И пошёл бродить по свету.

Прошло много лет.

Я стал сияющий лев;

Я гуляю как корова

По берегам Lac Du Geneve.

Я на время спустился

С Гималай и Кордильер.

Моё почтение, Кальвин!

Здравствуй, Грюйер!

2. Allegro Diminuendo

Чувствуется наступление весны.

Еще немного и мне тоже начнут сниться сны.

Во сне я как есть, но значительно малохольней.

И прячусь, как граф Монте-Кристо под сельской колокольней.

В мое подвальное окошко заглядывает кура,

А я перевожу Упанишады слогом Тупака Шакура.

В самый разгар упоительной работы

По булыжникам двора стучат колготки и боты.

Стук в люк. Тушу свечу и кидаюсь в подпол —

Пришла инквизиция, Масад и интерпол.

Я, может быть, могущественнее Гаруна-аль-Рашида,

Я впитал с молоком матери кодекс Бушидо,

Я знаю относительность понятия «свобода» —

Но ползу как улитка вдоль подземного хода;

Потому что, если не я, то разве эти гады

Смогут прилично перевести упанишады?

3. Rittenuto par exellence

Проходит сто лет. Я просыпаюсь в саркофаге,

А вокруг меня бродят сплошные копрофаги.

За эти сто лет я едва ли стал моложе;

Лежание в саркофаге плохо сказывается на коже.

Я догадываюсь — я недоволен судьбой;

Я бесстрашно вызываю копрофагов на бой —

Но они поднимают нечеловеческий гам

И перезрелыми яблоками со стуком валятся к ногам;

Оказывается — их привёл сюда Божественный Гусь;

Оказывается — они сто лет ждали, пока я проснусь,

Потому что я лично знаю Гию Канчели

И могу разрешить им играть на виолончели.

Я подписываю эдикт на серебряном блюде.

Копрофаги! Вы же, в сущности, замечательные люди!

Раскрывается потолок. Средь ощерившейся тьмы

Раздаётся крик: «Mon ami! Это мы!»

И, едва не задев винтом дирижабля древних стен,

Спускаются мои друзья Вашерон и Константен,

Одемар Пиге, переодетый сельским пастором,

И Роже Дюбуи с полупрозрачным геттобластером;

И, в кислотном маскхалате, как удолбанный талиб,

С Bloody Mary в руке, мой кузен — Патек Филипп.

Копрофаги подносят нам соли и хлеба

И мы взмываем стрелой в женевское небо.

Я просыпаюсь от этого сна, как от поцелуя.

Аллилуйя!

4. Largo con carne

Новый Век!

Кто не спрятался — я не виноват.

Над поверхностью воды лишь Кайлас да Монсальват.

Остальные существуют в подводном мире

И на каждой их ноге стопудовые гири;

И каждый говорит: «Я такой молодой,

Что мне не обременительно оставаться под водой

И неважно, что вываливается моя вставная челюсть,

Зато слева от меня душка, а справа прелесть.

Если добро, то должно быть с кулаками,

Если писатель, то Хируко Мураками;

А ежели вцепится в душу мысль, что что-то здесь не так —

Пойду в церковь к священнику и дам ему пятак,

Он как-то там по-свойски договорится с Богом

И я снова буду прыгать по жизни бандерлогом»…

Шестое декабря. 5.30 вот уже.

Я сижу в Bon Genie на четвертом этаже,

Высоко над рельсами, высоко над проводами,

И гляжу на них на всех подобно расчувствовавшейся даме:

Насажай им, Господи,