Вечные предметы - Тамара Яблонская

с мягким треском открыл пачку сигарет с зеленой надписью. С малым содержанием никотина. И в этом таилась некая ущербность. Потому что слабые сигареты курят те, кто привык обманывать самого себя.

Чтобы не уподобиться лошади, ходящей по кругу, Геля поехала в командировку. С легким, несмотря на возраст, очарованным, словно опитым каким-то снадобьем, Геворкяном. В отличие от других, Геворкян не был интеллигентом. Не был и мужчиной, в обычном понимании этого слова. Он сочетал в себе все. Потому что был великим человеком. От него падал свет, под который хотелось встать. Как под душ. От этого света внутри делалось ясно и тепло. И казалось, что наступило лето.

Валентин затягивался, мелко глотал из казенной, щербатой с края сиреневой чашки и неторопливо рассказывал. Слушать его было все равно, что слушать по радио «Театр у микрофона».

– Однажды в детстве мы взяли лодку и поплыли на остров за черемшой. На обратном пути испортилась погода. Волны поднимались выше лодки. Нас сносило на камни. А она, такая маленькая… Вцепилась в корму и молчала. Родители на берегу не находили места. Думали, что мы погибли.

Геля тоже молчала, хотя ее не сносило на камни. Она видела, что не Лизка, а он сам – все еще маленький мальчик. И его надо успокаивать.

Весь вечер он говорил только о сестре, как будто ничего больше не существовало. Вряд ли он видел неуютную комнату, в которой они сидели, вряд ли рассмотрел чашку, из которой пил отдающий древесиной чай. Допил последний, холодный уже глоток, встал и длинными пальцами официально застегнул твидовый пиджак.

– Я очень рассчитываю на вас, – протянул он напоследок немного заискивающе. Геля бодро кивнула. Хотя на языке вертелось: а при чем здесь я, посторонний человек. И вообще откуда вы узнали, что я есть.

Теперь, немного поколебавшись, решительно направилась за Лизкой. Гулко постучала в сухую белую дверь.

– Вам что? – удивилась Лизка. Она готовилась скорее лечь в постель.

– Лиза, что случилось? У вас одежду украли?

Лизка пожала плечами и застенчиво улыбнулась.

– Нет… Почему должны были украсть?

Сварить кашу с Лизкой было трудно. Но Валентин сказал: «Ведите себя с ней как старая знакомая».

– А почему вы в таком виде гуляете?

Лизка покраснела, как маков цвет. Этот цвет был ей к лицу.

– Мы провожали друзей. Сидели всю ночь…

Она вспомнила того, кого проводила, и в ее глазах набухли слезы. От жалости к себе, покинутой и никому не нужной. Она отвернулась к окну и прошептала:

– Я очень устала и хочу спать.

– Стыдно! – грубо сказала Геля и громко захлопнула дверь.

За коридорным окном на бетонной площадке нетерпеливо жужжала северная саранча, неутомимый труженик Ми-6. Геля остановилась у окна, с любопытством рассматривая колченогий аппарат, от которого отвыкли глаза.

По коридору шел простуженный Геворкян. На ходу жуя бутерброд с сыром, он хрипло сообщил:

– Плохие новости. Местные запороли все дело. Если не исправим, испытаний не будет.

Она пожала плечами и побрела в кафе аэропорта. Приняла к сведению, и всё. Не рвать же теперь волосы на голове. Ну, еще одним ударом судьбы больше. Первый грянул, когда Грач, набормотав невразумительных объяснений, внезапно отвалил в свой город. Растворился в светлой пыли провинциальной улицы после общих разговоров, после детальных, до самых маленьких мелочей, планов на будущее, радостных и необъятных, тихо выбрал родину. Геля не помчалась вслед, не стала ничего выяснять. Чтобы выжить, погрузилась в науку. В сопромат, тяжелые грунты и буровые установки. Но теперь все лопалось, расползалось, хотя диссертация почти готова.

– Разрешите? – любезно спросил кто-то у самого уха, и Геля, не успев проглотить кусок, автоматически кивнула.

Солнце заиграло на звездочках напротив.

– Ну, как ваша буровая установка?

– Не везет. Непогода, поломки…

Есипов понимающе кивнул. Он был в курсе всех гостиничных событий. Информация поступала из первых рук: вечно торчал у окошка администраторши и болтал с дежурными.

Что он здесь мог делать, если на тысячу километров вокруг не было ни одного солдата, и даже память об армии исчезла? И что вообще делают военные, когда не воюют? Кто-то из авторитетов, Наполеон, что ли, ответил точно и верно для всех времен: деморализуются. Геля где-то это читала, правда, было сказано другими словами.

Есипов хотел поговорить, но Геля взглянула на часы и заторопилась.

Ласковый с виду антициклон на улице выглядел иначе. Снег под ногами оглушительно скрипел. Как будто по земле бежали маленькие электрические разряды. Но природное электричество не грело, и ноги в добротных итальянских сапогах, предусмотрительно купленных перед отъездом в дорогом магазине, быстро окоченели. Большой термометр в центре города показывал 36° ниже нуля.

Когда Геля добралась до института, они уже выходили. Высоченный, как зверь, в белых унтах Сафронов первым увидел Гелю.

– Зачем вы женщину по морозу гоняете?

Он бы не разрешил. Он бы поселил женщин в теплых краях, где не бывает снега, окружил прекрасными предметами и цветами и запретил тревожить по пустякам, включая такую чушь, как производственные проблемы.

– Ангелина, – тронув за рукав, тихо позвал Виктор. – Вечером организуем отвальную. Его пригласили. – Он кивнул на Сафронова. – Приходи.

Он ждал ответа со слабой надеждой.

– И что будет теперь? – осторожно спросила Геля.

– Ну что? Везем железяку домой, там посмотрим.

– Значит, всё.

Больше денег на испытания никто не даст. Экзотика закончилась. Карьера тоже.

Полярный день потускнел.

Вечером собрались в четырехместном номере у Геворкяна. На столе стояло несколько запотевших бутылок и закуска. Геля купила конфеты «Мишка на севере» и три красные гвоздики по сумасшедшей цене. Цветы она вручила Сафронову.

– Вот так да, – обескуражено пророкотал Сафронов, блеснув неживым стальным зубом. Свой был подарен северу. Сафронов мог бы отдать гораздо больше. Но север взял только зуб.

– За что же это мне? Мы вам на сей раз не только не помогли, а даже напортили.

– Это она в порядке личной симпатии, Владимир Петрович! – громогласно объяснил Виктор.

Он ненавидел Гелю и хотел ей мстить, ударить побольнее. Несмотря на то, что он чудом упросил несговорчивого Геворкяна взять его, лишнего, не включенного в тему, с собой, Геля ничего не оценила. Она его вообще не замечала. Даже в день рождения, лениво стоя в цепочке поздравляющих из отдела, пожелала неопределенно и равнодушно: «Ну, всего тебе хорошего», и тут же забыла. Вернулась к своему столу, к своему бумажному миру с расчетами и чертежами, к цифирькам и формулам, – к тому, что ей важнее живого человека.

Геворкян брезгливо поморщился и налил всем в рюмки.

– Твоя глупость бездонна, – тихо сказала Геля в ухо мучительно улыбающемуся Виктору и отвернулась