Вечные предметы - Тамара Яблонская

него много ушибов, переломов, и он все время вздыхает. Наверно, ему очень больно.

Дни одинаковые, длинные, но это не тяготит, а даже нравится. Это здорово, что ничего не происходит. Только тишина разливается по углам, легко шаркают по полу тапочки, негромко журчат голоса…

Зоран вернулся из коридора и присел рядом.

– Ты знаешь? Твоя красавица – русская. К тому же полицейская!

– Моя?

Родька улыбается. И Зоран тоже улыбается во все круглое лицо.

– Какая разница? Моя, твоя…

– А что еще?

Он больше ничего не знает. Это – утечка информации от той, с оперированным горлом. Вернется Дьёрдь, расскажет больше.

– К ней приходил какой-то чин, и они разговаривали конфиденциально. Она никогда не расстается с мобильником. Так сказала Райна, – объясняет вечером Дьёрдь.

Вдруг стало интересно. И Родька наутро пополз в столовую. В коридоре увидел доктора Стоянова.

– Вам надо лежать. Почему встаете? – совсем не сердито спросил тот.

– Я устал, – сказал Родька, чувствуя, как по спине в подтверждение этих слов текут капельки пота.

Стоянов неодобрительно покивал головой.

Русская приковыляла в столовую позже всех, с трудом уселась на ближайшее свободное место. У нее была короткая стрижка, изящный профиль, сильный загар, который и придавал ей хмурый, нелюдимый вид.

Он быстро поел, отодвинул тарелки и ждал, когда все уйдут.

– Поехали? – спросил, выбираясь из-за стола, Зоран. Подождал и понимающе усмехнулся.

Когда она принялась за чай, Родька лихо подкатил на коляске и по-русски сказал:

– Привет! Ты здесь совсем одна?

Она оторопела от неожиданности, вытаращила глаза, но, быстро справившись с собой, спросила:

– Bitte… Was wollen Sie?

Он улыбнулся и с укоризной сказал:

– Вот уже и язык забыла! Ну и жизнь…

– Что вы хотите? – спросила она на этот раз по-русски, поняв, что парню что-то известно.

– Ни-че-го. Просто поболтать. Давно не слышал родного языка.

– Воевали? – сухо поинтересовалась она.

– Ну, как бы это сказать…

– Так и скажите.

Они внимательно посмотрели друг на друга и засмеялись. В ней что-то оттаяло, хотя внешне ничего не изменилось. Та же натянутая поза, сухость на лице. Только глаза стали другими.

Она в два глотка выпила свой чай, оглянулась и поискала костыли. Один завалился за спинку стула, и Родька галантно подал его.

Русская кивнула и пожелала:

– Поправляйтесь.

– Меня зовут Родион, – крикнул он вслед, а потом смотрел, как она полускачет-полуидет сначала до стеклянной перегородки, затем, уже медленнее, до своей палаты.

Ребята помогли перебраться на койку, и все продолжалось тихо-мирно – лекарства, сон, капельница, долгий медно-красный закат в окне. Было скучно, жарко. Открыли дверь в коридор. Мимо прошли двое мужчин в расстегнутых светлых плащах.

– К кому это? – заинтересовался Дьёрдь и с любопытством выглянул за дверь. Посетителей уже не впускали.

Он вернулся удивленный и озадаченный.

– Они вошли к русской.

– Почему именно к русской? – возразил Зоран. – Там ведь и твоя Райна лежит.

Дьёрдь подумал и согласился.

– Слушайте, – отозвался Бата, – если она полицейская, то может, это бандиты? Пришли свести счеты. Я видел такое в кино.

Все дружно захохотали. Даже грек скривил какую-то гримасу.

В это время двое в плащах прошли по коридору обратно.

На полицейских они точно не похожи, – меланхолично заметил Дьёрдь.

Из коридора донесся шум, хлопанье дверей. Пробежали дежурная медсестра и доктор Стоянов. Потом с грохотом провезли каталку, накрытую простыней.

Ребята выскочили из палаты, и Зоран почти сразу вернулся, чтобы сообщить:

– Русскую убили!

Позднее полиция стала ходить по палатам, искать очевидцев. Молоденький розовощекий полицейский в коридоре на все расспросы неохотно отвечал:

– Не знаю… Она не наша. Интерпол.

Долго в больнице шумело.

Однажды доктор Стоянов, осмотрев Родькины раны, сказал:

– Понемногу можете вставать. Все идет хорошо.

Но ему уже не хотелось. Он лежал и смотрел в потолок. Когда Дьёрдь или Зоран входили с новостями, слушал только из вежливости.

Но лежать долго, как бревно, невозможно. И он стал выбираться в столовую. Садился спиной к тому столику и ничего, ел.

Дело шло на поправку. Дьёрдя выписали, и перед уходом он дал свой адрес.

– Обязательно приезжай! У меня красивый дом, много места. Это совсем близко. Отдохнешь, а потом поедешь в Россию.

Зоран и Бата не приглашали, грек и подавно.

Хромая, Родька ходил вечерами по длинному коридору и представлял, как сначала поедет к Дьёрдю в чужой незнакомый Пешт, потом на юг к тете Любе, где под окнами ходят белые кони, а уж потом, в конце всего – домой.

Когда его выписывали, шел дождь. Почти как в средней полосе. Хмурый, тоскливый.

Денег у него почти не было, знакомых в этом городе тоже, и он сразу пошел на автобусную станцию. Возле кассы томилось несколько человек. Он терпеливо стоял в очереди у стены, пока вдруг не увидел впереди знакомую стрижку, сильный загар, пока не услышал голос, попросивший билет до границы. Девушка, лица которой Родьке не было видно, взяла билет, сгребла в ладонь сдачу и, не оборачиваясь, направилась к перрону. Автобус уже стоял на площадке.

От волнения Родька не понял, действительно ли это она. Подошла его очередь, и он тоже попросил билет до границы. Кассир нагнулся к окошечку и, пристально посмотрев на него, переспросил. Как будто выполнял инструкцию: обращать внимание на едущих в сторону боев.

Родька быстро схватил билет и побежал на перрон. А кассир все смотрел ему вслед. То был пожилой, не слишком здоровый человек. Он все задавал себе вопрос, почему они так туда спешат. Эта девушка. И этот парень, который наверняка уже там побывал, иначе откуда хромота. Сердце больно сжималось. Старый кассир знал, что это значит. Хорошо, что рядом с кассовым аппаратом у него всегда лежал нитроглицерин.

Болевая точка

В розовой, как снег за окном, комбинации босая Лиза бродила по гостинице. Не было ей холода, белого дня и стыда. Шаги шелестели тревожно, как ветер вдоль оконной рамы. Следом зовуще витал густой запах духов.

Накануне приходил ее брат, диктор местного телевидения. Знаменитость. С модно подстриженной шевелюрой и тонким умным лицом. Сразу представился: Валентин.

Гелю обожгло. То, что он пришел и как сказал. Имя было удивительно красивым и шло только ему. Звонким эхом шлепнулось внутри черепной коробки еще раз: Ва-лен-тин!

Валентин долго сидел, красиво пил чай, но выглядел совсем не так уверенно, как в своих передачах. Говорил просящим, жалким тоном, так что хотелось хлопнуть его по спине. Чтобы в ней переключился регистр.

– Я уже не знаю, что делать. Она просто ходит по рукам.

Он спросил разрешения закурить и длинными нервными пальцами