Ольга Берггольц - Голос блокадного Ленинграда

1927

"Словно строфы — недели и дни в Ленинграде "

    Словно строфы — недели и дни в Ленинграде,    мне заглавья запомнить хотя б:    «Прибыл крымский мускат…»    На исходе пучки виноградин,    винный запах антоновок сытит октябрь.

    Это строфы элегий,    желтеющих в библиотеках,    опадающих с выступов перистых од:    «Льды идут на Кронштадт,    промерзают сибирские реки,    ледоколы готовятся в зимний поход».   . . . . . . . . . . .    Но такие горячие строки доверить кому нам?    Только руку протянешь —    обуглится, скорчится — шрам…    Говорю о стихе    однодневной Кантонской коммуны,    на газетах распластанной по вечерам.

    Но сначала — Кантон. И народ, и кумач на просторе;    после РОСТА рыдающая на столбах.    А потом, леденя, в почерневшем свинцовом наборе    отливаются петли, и раны, и храп на губах.

    А потом — митингуют, и двор заводской поднимает    на плечах, на бровях,    на мурашках ознобленных рук —    рис, и мясо, и кровли повстанцам Китая,    и протесты,    железом запахшие вдруг…

Декабрь 1927

" О, если б ясную, как пламя, "

    О, если б ясную, как пламя,    иную душу раздобыть.    Одной из лучших между вами,    друзья, прославиться, прожить.

    Не для корысти и забавы,    не для тщеславия хочу    людской любви и верной славы,    подобной звездному лучу.

    Звезда умрет — сиянье мчится    сквозь бездны душ, и лет, и тьмы, —    и скажет тот, кто вновь родится:    «Ее впервые видим мы».

    Быть может, с дальним поколеньем,    жива, горда и хороша,    его труды и вдохновенья    переживет моя душа.

    И вот тружусь и не скрываю:    о да, я лучшей быть хочу,    о да, любви людской желаю,    подобной звездному лучу.

1927, Невская застава

" Как на озерном хуторе "

    Как на озерном хуторе    с Крещенья ждут меня —    стреножены, запутаны    ноги у коня…

    Там вызорили яро    в киноварь дугу    и пращурный, угарный    бубенчик берегут…

    Встречали неустанно    под снежный синий порск,    а я от полустанка    за сотню лет и верст…

    Встречали, да не встретили,    гадали — почему?   …Полночный полоз метил    обратную кайму…

    И пел полночный полоз    сосновой стороной,    как в тот же вечер голос —    далекий голос мой:

    «Ты девять раз еще — назад    вернешься, не взглянув    сквозь финские мои глаза    в иную глубину…

    Вернись, забыть готовый,    и путы перережь,    пусть конские подковы    дичают в пустыре…

    И киноварь не порти зря,    и в омут выкинь бубенец —    на омутах,    на пустырях    моя судьба    и мой конец…»

1927 или 1928

ПРИЗЫВНАЯ

    Песенкой надрывною    очертивши темя,    гуляли призывники    остатнее время.

    Мальчишечки русые —    все на подбор,    почти что безусые…    Веселый разговор!..

    Дни шатались бандами,    нарочно напылив,    украшены бантами    тальянки были их.

    Дышали самогонкой,    ревели они:    «Прощай, моя девчонка,    остатние дни!»

    Им было весело,    таким молодым,    кто-то уж привесил    жестянку звезды…

    Мальчишечки русые    шли в набор,    почти что безусые…    Веселый разговор!..

1927 или 1928

" Галдарейка, рыжеватый снег, "

    Галдарейка, рыжеватый снег,    небо в наступившем декабре,    хорошо и одиноко мне    на заставском замершем дворе.

    Флигель окна тушит на снегу,    и деревья тонкие легки.    Не могу укрыться, не могу    от ночного инея тоски,    если небо светится в снегу,    если лай    да дальние гудки…

    Вот седой, нахохленный сарай    озарит рыданье петуха —    и опять гудки,    и в переулке лай,    и заводу близкому вздыхать…

    Всё я жду —    придешь из-за угла,    где фонарь гадает на кольцо.    Я скажу:    «Я — рада!    Я ждала…    У меня холодное лицо…»

    Выпал снег… С заводов шли давно.    «Я ждала не только эту ночь.    Лавочка пушиста и мягка.    Ни в душе,    ни в мире не темно,    вздрагивает на небе слегка…»

    Но ложится иней на плечах.    За тремя кварталами пыхтит    темный поезд, уходящий в час    на твои далекие пути…

1927 или 1928

" О, наверное, он не вернется, "

    О, наверное, он не вернется,    волгарь и рыбак, мой муж!    О, наверное, разобьется    голубь с горькою вестью к нему..

    Мать, останься, останься у двери    пойду его отыскать.    Только темным знаменьям верит    полночь — тело мое — тоска.

    А если он возвратится,    из мира шагнет за порог —    вот платок зеленого ситца,    мой веселый девий платок.

    Вот еще из рябины бусы,    передай и скажи: «Ушла!»    С головой непокрыто-русой,    босиком, глазами светла…

    А если придет с другою,    молчи и не плачь, о мать.    Только ладанку с нашей землею    захвати и уйди сама.

Март — апрель 1927 или 1928

" Потеряла я вечером слово, "

Б. К.

    Потеряла я вечером слово,    что придумала для тебя.    Начинала снова и снова    эту песнь — сердясь, любя…    И уснула в слезах, не веря,    что увижу к утру во сне,    как найдешь ты мою потерю,    начиная песнь обо мне.

Март — апрель 1927 или 1928

ПОСВЯЩЕНИЕ

    Позволь мне как другу — не ворогу    руками беду развести.    Позволь мне с четыре короба    сегодня тебе наплести.

    Ты должен поверить напраслинам    на горе, на мир, на себя,    затем что я молодость праздную,    затем что люблю тебя.

1927 или 1928

ЗАМЕТЬ

    Заметь, заметь! Как легчает сердце,    Если не подумать о себе,    Если белое свистит и вертится    По глухой осине-голытьбе…

    Я не знаю — кто я, для кого я,    Чьи сегодня брови отогреть?    Верно то, что за сугробным воем    Вязнет полночь в жухлой проворе…

    — Задыхается, синеет, молит…    Не моя ль то песня, не моя ль?    Заметь, ты пророчествуешь, что ли,    Накипая мукой по краям?

    Ей ли, проще радужного ситца    Растянув пургой спаленный рот,—    Посинеть, задохнуться и биться    У чужих заборов и ворот?..

    Не хочу! Не верится, не верится    Наколдованной такой судьбе   …Как легчает, как пустеет сердце,    Если не подумать о себе.

<1927–1928>

СПОР

    Загорается сыр-бор    не от засухи — от слова.    Веселый разговор    в полуночи выходит снова:

    «Ты скажи, скажи, скажи,    не переламывая рук:    с кем ты поделила жизнь    полукруг на полукруг?»

    «Ты ответь, ответь, ответь,    голосу не изменя:    с кем ты повстречаешь смерть    без любимой — без меня?»

    Сыру-бору нет конца,    горечь поплыла к заре,    и вот уж нет у нас лица,    друг другу не во что смотреть.

    Надо, надо, надо знать:    нас не двое на земле —    нам со всеми умирать    и со всеми веселеть…

    Холодеет горький бор    не от ливня, но ответа.    Веселый разговор    исходит до рассвета.

1927 или 1928