Альфред Теннисон - Королевские идиллии

Наполнил рог вином и подал ей. —

Поверь, и сам я тоже – будь я проклят! —

Когда во гневе или же сраженьем

Разгорячен, не ем, пока не выпью».

«Клянусь Всевышним, – крикнула она, —

Не выпью я, покуда не увижу,

Как господин возлюбленный мой встанет

И сам со мною выпьет. Ну, а если

Не встанет больше он, то на вино

Я больше не взгляну до самой смерти!»

Услышав это, граф залился краской,

Вскочил и принялся ходить по залу,

Кусая губы. Наконец, он к ней

Приблизился и вымолвил: «Девица!

Поскольку ты любезностью моей

Пренебрегаешь, то предупреждаю:

Супруг твой, несомненно, умер. Здесь же —

Для всех мои желания – закон.

Не есть, не пить и плакать по тому,

Кто над твоей красою насмеялся,

Одев тебя в тряпье? Я поражен

Тем, что моей ты прекословишь воле!

Я терпелив, но не перечь мне больше.

Доставь мне удовольствие и сбрось

С себя ты этот нищенский наряд.

Красавица должна ходить в красивом.

Иль ты не видишь этих дам прелестных?

Как веселы они, как к ним подходит

Та фраза, что я только что сказал:

«Красавица должна ходить в красивом!»

Я требую. Иди – переоденься!»

Так граф сказал. И сразу же одна

Из этих дам пред Энид развернула

Великолепный шелковый наряд

Работы иноземной. Он, как море,

Переливался синим и зеленым,

А низ его был спереди усыпан

Сверкающими камушками гуще,

Чем луг – росой жемчужной на рассвете,

Когда за холм цеплявшаяся тучка,

Уплыв куда-то после долгой ночи,

Местечко это уступает дню.

Вот сколько было там камней сверкавших!

Но жестко вымолвила Энид, – жестче,[118]

Чем самые жестокие тираны,

Горящие отмстить за оскорбленье

Смертельное, когда пришел их час.

Сказала Энид:

«В этом бедном платье

Возлюбленный мой господин, впервые

Меня увидев, полюбил, когда

На стол я подавала в отчем замке.

И в этом бедном платье поскакала

С ним ко двору я, где меня к венцу

Украсила, как солнце, королева.

И в этом бедном платье приказал он

Мне быть, когда отправились вчера мы

За славою в поездку роковую,

Достичь в которой славы невозможно.

И в этом бедном платье я останусь

До той поры, пока мой муж не встанет

И мне не скажет, чтоб его сняла я.

Хватает горя мне и без того!

Молю вас, проявите благородство,

Не трогайте меня! Я никого,

Кроме него, не полюблю вовек.

О, будьте, ради Бога, милосердны,

Он очень плох, дозвольте быть мне с ним».

Вновь зашагал жестокий граф по залу,

Покусывая бороду свою,

Потом внезапно к Энид подойдя,

Воскликнул в гневе: «Право, все едино —

Я буду милосердным иль не буду.

Так вот тебе!» И по щеке слегка

Ударил не по-рыцарски ее.

От полной беззащитности своей

Подумала вдруг Энид: «Никогда бы

Он не осмелился меня ударить,

Кабы не знал, что господин мой мертв».

И закричала горько и истошно,

Как дикий зверь кричит, в капкан попавший,

Когда ловца в лесу он замечает.

Услышав крик, Герейнт схватил свой меч,

Лежавший рядом, на его щите

И, резко прыгнув, с маху рубанул

По смуглой шее. И скатилась на пол,

Как шар, рыжебородая башка.

Вот так погиб граф Дурм, сраженный тем,

Кого считал умершим. Все, кто был

В огромном зале – женщины, мужчины, —

Увидев, что умерший встал, вскочили

И с воплями пустились наутек,

Приняв его за призрак. И вдвоем

Они остались, и сказал Герейнт:

«Я, Энид, вел себя с тобою хуже,

Чем этот граф покойный. Я сильней

Тебя обидел. Но за беды те,

Что вместе пережили мы, я стал

Твоим втройне. Теперь скорей умру я,

Чем в верности твоей засомневаюсь.

Не знаешь ты, как я себя корю,

Хоть и слыхал вчера, что ты сказала…

Ты думала, я сплю, а я слыхал —

Слыхал слова, что ты жена плохая…

Клянусь не спрашивать тебя о том,

Что прячется за этими словами.

Тебе я верю вопреки тебе

Самой. И я, поверь, скорей умру,

Чем в верности твоей засомневаюсь».

Так Энид потрясло его признанье,

Что не смогла в ответ она найти

Ни одного приветливого слова,

Сказала лишь: «Беги, они вернутся

И умертвят тебя. Твой конь – у замка,

А мой исчез». – «Тогда ты, Энид, сядешь

За мной». – «Ну что ж, – сказала Энид, – В путь».

Покинув замок, тут же увидали

Они того достойного коня.

А конь, поняв, что больше не слуга он

Разбойника и вскоре вновь сумеет

В бою законном члены поразмять,

От радости заржал и к ним двоим,

Когда они приблизились, нагнулся.

И Энид, также радуясь ему,

Поцеловала белую звезду

На лбу его прекрасном. Тут Герейнт

Вскочил в седло и протянул ей руку.

И, на ногу его свою поставив,

Она вскочила тоже. Обернувшись,

Ее поцеловал он, а она

Руками его крепко обхватила,

И прочь во весь опор они помчались…

С тех пор как в вышине, в саду Эдема,[119]

Близ четырех священных рек впервые

Раскрылись розы, ни один из смертных

Не испытал столь чистого блаженства,

Как Энид, обнимавшая Герейнта

Под самым сердцем в этот страшный час

И знавшая, что он опять – ее.

Был влажным кроткий взор ее, но это

Не слезы были, а туман счастливый,

Как тот, что сохранял Эдем зеленым,

Когда еще не падали дожди.

И все же не настолько затуманен

Был кроткий взор ее, чтоб не увидеть

На тропке пред собою у ворот

В разбойничье жилище – одного

Из рыцарей Артурова двора,

Который так держал свое копье,

Будто напасть собрался на Герейнта.

Тогда она, не в силах позабыть

Того, что с ними было, и боясь

За жизнь Герейнта, ибо потерял он

Немало крови, крикнула с испугом:

«Не убивайте раненого, рыцарь!»

«Да это ж голос Энид!» – тот воскликнул.

Но Энид, увидав, что это Эдирн,

Сын Надда, подалась вперед дрожа,

И снова крикнула: «Не убивай,

Кузен, того, кому обязан жизнью!»

Приблизясь, Эдирн искренне сказал:

«Примите, принц, сердечный мой привет!

Я думал, вы разбойник графа Дурма.

Не бойся, Энид. Я не нападу

На мужа твоего. Я вас, Герейнт,

Люблю такой же сильною любовью,

Какой мы, люди, любим небеса,

Что очищают души нам. Когда-то,

Когда я в гордости своей вознесся

Столь высоко, что пал уже едва ли

Не в самый ад, меня вы, сбросив наземь,

Вновь подняли на высоту. Теперь

Я тоже – рыцарь Круглого Стола.

А так как графа этого я знал,

Когда и сам не брезговал разбоем,

Я послан к Дурму нашим Королем —

Король сейчас невдалеке – с приказом

Сложить оружье, распустить отряд

И, покорившись, выслушать смиренно

Решенье королевского суда».

«Король всех королей уже призвал

Его на суд, – воскликнул бледный принц. —

А что касается отряда Дурма…

Так он распущен». И Герейнт рукою

На поле указал, где в кучки сбившись,

Стояли на холмах и тут и там

Мужчины с женщинами, в страхе глядя

В их сторону. А были и такие,

Что даже удирали. И затем

Он честно рассказал: верзила-граф

Лежит убитый в замке, на полу.

Когда же Эдирн стал его просить:

«Поедем в лагерь, принц, и пусть Король

Услышит сам, что здесь произошло.

Свершили удивительного столько

Вы в одиночку!», принц залился краской,

Понурил голову и промолчал,

Боясь предстать перед смиренным ликом

Безгрешного монарха. Он стыдился

Вопросов о былом своем безумстве.

Тогда воскликнул Эдирн: «Если вы

К Артуру не поедете, то сам он

Приедет к вам». – «Довольно, – молвил принц. —

Я еду». И они пустились в путь.

В дороге Энид двух страшилась зол:

Разбойников, скрывающихся в поле,

И Эдирна. Когда он временами

Осаживал вблизи нее коня,

Она старалась в сторону отпрянуть.

На землях, где пожар уже прошелся,

Страшатся люди нового пожара

И разрушений. Он, поняв, сказал:

«Прекрасная и славная кузина!

Был у тебя, конечно, веский повод

Меня бояться, но теперь не бойся.

Я изменился. Это ты была

Той самою – невольною – причиной,

Которая заставила меня

Раздуть из искры гордости в крови

Неистово бушующее пламя.

Отвергнут Иниолом и тобой,

Я до тех пор интриги плел, покуда

Не сверг его. Затем устроил я —

С одной единственною тайной целью —

Турнир, гордясь собою, и завел

Любовницу. Влюбленным притворившись,

Я воздавал ей почести сверх меры

И звал ее «прекраснейшей из женщин».

Я, всех своих противников побив,

Так возгордился, что и сам поверил

В свою непобедимость, ибо был

Почти безумен. И когда бы я

Своей не добивался главной цели,

Давно бы твоего отца убил

И завладел тобой: я жил надеждой,

Что ты с избранником своим однажды

Придешь на мой турнир и там, бедняжка,

Узришь своим честнейшим, кротким взором,

Своими синими глазами – цвета