За рекой Смородиной. Стихи - Анна Петровна Долгарева

class="v">могли бы ссориться из-за работы,

из-за какого-нибудь быта,

из-за того, что я не хотела, чтобы он

                                      воевал и дальше,

из-за невозможности выбора между котиком

                                         и черепашкой.

Тысяча вариантов.

И даже больше.

Теперь ни одного.

Никаких проблем.

Только ослепляюще синее небо

                                 холодной весны.

Только огромная морская бездна,

обступающая меня,

холодная бездна, в которую я всё гляжу

и вижу его, и зову,

и он глядит на меня со дна,

и мы всё тянем друг к другу руки.

Никаких вариантов.

Только вечное счастье, неземное,

                                 нечеловеческое,

маленький домик на зелёной траве,

на берегу великой воды,

потом,

когда всё закончится.

«Привыкали к жизни. Привыкнем к смерти…»

Привыкали к жизни. Привыкнем к смерти.

К безымянным крестикам, к прочим верте —

лам, уготовленным ныне живущим,

сообразно рангам, на свете сущим.

Уходя, не ври, что вернёшься скоро.

Привыкали к жизни. Теперь – к дозорам.

Отличать зенитку от миномёта

по разрывам снарядов за два километра.

Но всю жизнь – всю жизнь! – привыкали

                                         к жизни,

к колебаниям курсов, к дороговизне,

привыкали и к бедности, и к изобилью,

и совсем забыли про смерть, забыли.

Привыкали жить и верить любимым

и не верить в смерть. Пролетали мимо

сводки новостей, прогнозы погоды.

Привыкали жить, не считая годы.

Чернозёма вкус касается губ.

Чернозёма хватит и вширь, и вглубь.

Я пишу землёй по треснувшим окнам:

«Ничего, ничего. Ко всему привыкнем».

«И один говорит: это мир иллюзий, мой друг…»

И один говорит: это мир иллюзий, мой друг,

мы растём, беспричинно веря в сказки вокруг

о бесценности жизни, а также о том, что всегда

непременно в финале зло победит доброта,

что всегда тебе будет свет, еда и вода,

что милиция и государство хранят народ,

и что тот, кого любишь, – он никогда не умрёт.

И другой говорит: но где же он, тот предел,

после коего надо рвать, уходить вовне,

в то пространство, где снег зимой

                                         по-прежнему бел,

не кровав; где нет места горечи и войне,

уходить в идеальный мир, иллюзорный мир,

в Средиземье, на Остров Яблок,

                                      в нарнийский шкаф,

и, ходя среди страха и говоря с людьми,

жить его законом, ни разу его не предав.

У меня нет слов ни для друга, ни для небес,

я работаю диктофоном Господа здесь,

я фиксирую всё, но не знаю, где правда и ложь,

эх, верёвочка, вейся, концов уже не найдёшь,

мне темно и страшно, в асфальте моих городов

проступает земля, проступает детская кровь.

Но смотри, мой друг, внимательнее смотри,

через дым в подземке, через пустые зрачки

тех, кто едет вокруг; через всю черноту внутри

их и нас; через тонны предательства и тоски.

Там, за ними, – иная суть, бесконечный сад,

обнажённая, яростная, истинная суть,

где любовь воистину может лечить и спасать,

и поэтому наши любимые не умрут.

Это истинный мир, и закон у него – любовь,

а иллюзия здесь, где ложь и туман кровав,

и так трудно жить, закон его не предав,

по тропе Луча идти сквозь болото; боль

застилает взгляд; так слаб и глуп человек,

ну куда ему через болото это ходить.

Но увидевший раз, этот сад не забудет вовек,

и любовь, и яблони будут ему светить.

«В мае я не знала ещё, как я доживу…»

В мае я не знала ещё, как я доживу

до осени, не знала, что будет после жары,

но вот уже седина покрывает траву

и листья каштанов, и за городом жгут костры.

Я сижу на траве, надо мною белеет храм,

начинается осень в августе, начинается с нас.

С наших пустых квартир, где нет места

                                       детям или котам,

с нашего одиночества в предутренний час.

Осень говорит о нежности, которая

                                         остаётся нам,

когда становится потерянно и холодно

                                         по утрам,

чужими перчатками на ледяных руках,

ложащейся компрессом на горячечные виски,

нежности, которая приходит вместо

                                      ненависти и тоски,

нежности, которая побеждает страх.

Ничего у меня нет, кроме нежности,

                                         руки мои пусты,

и течёт бесконечный свет посреди темноты,

и на плечи ложится чужой бушлат,

и ложатся на землю истончившиеся листы,

и сияет любовь, прогоняя ад.

«Есть сказания о любви, в них мосты и реки…»

Есть сказания о любви, в них мосты и реки,

тёплый дом, зажжённый очаг,

                                    сплетённые руки,

запах хлеба и сыра, свет сквозь прикрытые

                                         веки,

и смешные, и нежные письма в разлуке.

Есть сказанья о вечной любви,

                   в них вода живая и неживая,

темнота карельских озёр и ночной дороги,

и изгрызенные железные караваи,

и железной обувью истёртые ноги,

и далёкое солнце, запредельное

                                  небесное счастье,

и растущий голос внеземного хорала.

Я иду по камням со свечой, и она

                                 никогда не гаснет.

Я не выбирала вечной любви,

                           это она меня выбирала.

«Когда я шагнула за грань, то долго…»

Когда я шагнула за грань, то долго

                                      искала свой дом,

я бродила на ощупь, искала слепо,

и нашла его на берегу прозрачного озера

с плоскими обкатанными камнями. В нём

отражались сосны и расплывающееся небо

цвета слоистой ртути. Пахло кострами осени.

У входа лежали олень и лось,

на берегу с камнями играла девочка

                                    в красном платье,

откуда-то мы были знакомы побольше века.

Я вошла.