Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1938—1945). Том второй - Иван Стодола

Ш е ф-р е д а к т о р. Я хотел бы поговорить с вами, пан Ланда. (Ждет, пока Седлакова выйдет.)

Л а н д а. Слушаю вас, пан шеф-редактор.

Ш е ф-р е д а к т о р. Все идет отлично, а?

Л а н д а (не понимает, к чему тот клонит). О чем вы?

Ш е ф-р е д а к т о р (иронически). Разрешите наивный вопрос: угрызения совести вас не мучают?

Л а н д а. Если кто-нибудь очернил меня в ваших глазах, я должен обратить ваше внимание на то, что это — навязчивая идея.

Ш е ф-р е д а к т о р. Что — навязчивая идея?

Л а н д а. То, что сообщил вам этот безумец.

Ш е ф-р е д а к т о р. Какой безумец? Какая навязчивая идея?

Л а н д а. Я подумал, что кто-нибудь…

Ш е ф-р е д а к т о р. Ваши частные отношения с разными безумцами меня не интересуют. А вот ваш отдел в газете — очень. В последнее время я восхищался тем, с каким мастерством вы сосредоточили свои усилия на пропаганде знаменитого Мориса Шевалье. И я пришел к дилемме, разрешить которую в одиночку я не могу. Помогите мне, пожалуйста: вы сотрудник нашей газеты или вы шеф рекламы какого-нибудь концертного агентства?

Л а н д а. Простите, пан шеф-редактор, но ведь речь шла о популярном галльском певце, который после войны прославил в Париже бессмертную Мадлон…

Ш е ф-р е д а к т о р (с усмешкой). Ваши перлы я уже читал, повторять не надо. Но это никак не объясняет непропорциональность места и внимания, которое вы уделили в своем отделе и вне его этому потрясающему мсье Шевалье. Неужели вы не видите разницы между нашей газетой и вашей бульварной рубрикой?

Л а н д а. А вчерашнее заключительное интервью, пан шеф-редактор? Разве политические взгляды Шевалье не имеют для нас большого морального значения? Ведь он — рупор дружественной державы, любимец парижского народа.

Звонит телефон.

Извините. (Берет трубку.) Алло, кто? (Удивлен.) Да, он здесь… Передаю. (Закрыв микрофон, озадаченно.) Пан шеф-редактор, министерство иностранных дел.

Ш е ф-р е д а к т о р (берет трубку). Алло?.. Да, это я. Добрый день, пан советник. Да. (Слушает.) Но ведь это оригинальное интервью… Как? О политике речи не было? Протест? Посольство требует опровержения? Нет?.. Пожалуйста. Да, редактор Ланда. (Сверкнув на Ланду глазами.) Как угодно. Положитесь на меня. Мне бесконечно жаль… Благодарю… (Кладет трубку, подходит к Ланде, молча смотрит на него.)

Л а н д а (заикаясь). Что-то из-за меня…

Ш е ф-р е д а к т о р (гремит). Конечно из-за вас! Только из-за вас! Разве в нашей редакции есть другие аферисты?

Л а н д а. Не понимаю, пан шеф-редактор.

Ш е ф-р е д а к т о р (овладев собой, вновь спокойно). Как долго вы беседовали вчера с Шевалье?

Л а н д а. Четверть часа или минут десять.

Ш е ф-р е д а к т о р. О чем вы говорили?

Л а н д а. Обо всем. Об искусстве, потом — о политике. Ведь это было в интервью.

Ш е ф-р е д а к т о р. Вы фантастический лгун. Неужели вы не поняли из телефонного разговора, что французское посольство от имени Шевалье протестует против политических высказываний, которые вы ему приписали? Шевалье с вами о политике вообще не говорил. По их словам, вы были ему представлены наряду с пятнадцатью другими журналистами и лично с вами он говорил не более двух минут. (Тихо, но внятно.) Вы — аферист, вы всю политическую часть интервью высосали из пальца. И плохо высосали — им пришлось опровергать.

Л а н д а. Клянусь вам, тут какая-то ошибка, пан шеф-редактор. Я говорил с Шевалье не менее пяти минут, да нет, больше, и все о политике.

Ш е ф-р е д а к т о р. Но он это отрицает. Говорит, что беседа длилась всего две минуты. Как вы могли за две минуты дойти до вопросов политики в Центральной Европе?

Л а н д а. Но ведь я слышал и то, что он говорил остальным.

Ш е ф-р е д а к т о р. Только плохо слышали, сударь, плохо. Потому, что сегодня все это опровергли. Что вы, собственно, думаете о нашей газете? Что это юмористический журнал? Позор! На вас решительно нельзя положиться. Куда ни ткнете пальцем — сразу какая-нибудь афера. (Помолчав.) Это была ваша очередная обходная тропка, ведь нормальный путь порядочного репортера кажется вам слишком долгим. Как видите, она себя не оправдала. В посольстве читают наши газеты, они наткнулись на ваш труд и обратились с запросом в министерство иностранных дел. Теперь появятся отклики в других газетах, и у нас тоже, нисколько не сомневаюсь. Такие штуки проходят раз, двадцать раз, пятьсот, а потом все лопается — и капут.

Л а н д а. Но, позвольте, с какой стати вы меня оскорбляете?

Ш е ф-р е д а к т о р (не обращая внимания, серьезно). Есть две возможности, как разделаться с этой аферой. Или сообщить дирекции газеты, которой вы пришлись так по душе, что вы не только способный редактор, но, к сожалению, и человек, способный на все.

Л а н д а (взволнованно). Я запрещаю вам подобные оскорбления…

Ш е ф-р е д а к т о р (прерывает его, спокойно). Не кричите — я же не кричу, а имею на то право и основания. (Помолчав.) Другая возможность — воспринять этот случай как предостережение. Именно это я за вас и делаю. Обращаю ваше внимание на то, что на таких тропочках на пути к успеху, который вы так прекрасно обосновали, социологически и психологически, можно только просчитаться. (Иронически.) Поверьте коллеге, который старше вас: опыт приводит человека — в том числе и такого, у которого всего этого нет в крови, если, конечно, это не слишком закоренелый случай, — к познанию того, что порядочность и честность, собственно, выгоднее и приносят больший доход, во всяком случае — людям способным. У кого есть талант, тот может себе позволить быть честным и порядочным. У кого его нет, кто знает или чувствует, что таланта не хватает на то, чтобы откусить такой кусок пирога, какой хочется, — тот склоняется к мошенничеству. Несоответствие между тем, что я могу, и тем, чего я хотел бы, приводит к этому даже людей способных и деятельных. Теперь перейдем от теории к практике: редактор Ланда, начиная с сегодняшнего дня я запрещаю вам касаться каких бы то ни было политических вопросов, будь то в интервью или нет. Не знаю, как взглянет на эту аферу дирекция. Что касается меня, я поручил бы вам спорт и сломанные ноги — там вы были бы сравнительно безопасны. (Выходит, хлопнув дверью.)

Л а н д а (направляется к стулу, яростно бьет ногой по корзине для бумаг, так, что та переворачивается, потом нагибается, тщательно собирает все бумаги, садится к столу, в очень плохом настроении, и долго барабанит по столу пальцами). Плевать! (Перелистывает верстку, оставляет, хватается за лоб, вытирает его, словно ему нехорошо; опомнившись, вновь барабанит пальцами по столу, берет телефонную трубку, кладет на место, вновь углубляется в верстку. Обращает внимание на то, что отсутствует титул. Берет трубку.) Это Ланда. Послушайте, в верстке моего романа нет титула. Что? Воцел?.. Утром? Разорвал? Почему вы его не выгнали?.. Грозился пойти к шефу? Псих! Вы его отговаривали? Ну, и?..

В дверь стучат, входит  Н е г о р е л о в.

Снова придет? Я не желаю его видеть… Что? А, это любопытно, зайдите. (Кладет трубку, Негорелову.)