Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

там столько неба и света… и всегда ветерок… и сразу все как рукой снимет: домой возвращаюсь легкая, как перышко, и пою, словно птичка. Боже, как давно это было, и что легло между тем времечком и нынешним! (Читает письмо.) «Дорогая маменька, сообщаю вам, что, слава богу, я здорова и живется мне хорошо». Нет… ведь это неправда! Ведь я больна, так странно больна… сама не своя: то поясница болит, то ни с того ни с сего затошнит. Нет, я вру… вру маменьке первый раз в жизни, потому-то и не могу ничего больше написать… А письмо послать надо — что она подумает, когда Анча приедет и не привезет ей весточки от меня… Нет, нет… такое лучше не посылать. Лучше умереть, чем врать своей матери… (Рыдает.) Почему она не здесь? Обняла бы ее и рыдала бы и плакала без устали до ночи, а то и до утра. Может быть, и выплакала бы себе покой или задохнулась от слез.

Быстро входит  п а н и  К о с т а р о в и ч.

П а н и  К о с т а р о в и ч (оглядывает в лорнет кухню). А… Фанда пишет… Это для тебя целый обряд… не так ли? (Смотрит на письмо.) Что это все размазано — окропила водой из водопровода или слезами? А, домой, маменьке. Похвально. Я уж боялась, что любовнику: не бросай, мол. (Смеется.)

Франтишка плачет.

Послушай, Фанда, что с тобой происходит последнее время? Прямо как с луны свалилась. Пришла поглядеть на тебя. Это до некоторой степени dégoûtant[124], но что поделаешь? Нынче госпожа должна быть своей служанке и за доктора. Да и вообще — всем: гувернанткой, профессором всех наук, целым народным университетом. Новое время диктует нам свои требования, и, надо сказать, не такие уж скромные. Стараемся по возможности их выполнять. (Решительно.) Подойди сюда, Фанда, — тебе случайно юбка не стала узка?

Ф р а н т и ш к а (разражается плачем). Господи, оставьте меня, сударыня, не то я с ума сойду.

П а н и  К о с т а р о в и ч. Ну, не будь так наивна. Может, вначале я должна прочесть тебе лекцию о половом воспитании? Ведь вас этому учат в школе. Подойди ближе! (Притягивает ее к себе и что-то шепчет на ухо.)

Ф р а н т и ш к а (опускается к ее ногам и начинает горько рыдать). Боже мой, сударыня, что вы говорите? Не унижайте меня так, ради бога. Я не вынесу, я убью себя!

П а н и  К о с т а р о в и ч (после паузы). Да, так оно и есть. В тихом омуте черти водятся. Такая девушка… на вид святая невинность… но это еще хуже. Глупы, как ангелы, а страстны, как черти, — вот такие-то и попадают в ямы, хотя другие ловко их обходят. Sacrebleu[125], вот история. (Раздраженно барабанит пальцами по столу.) Скажи мне, кто? (Трясет Франтишку за плечи.) Слышишь, кто он?

Франтишка лежит на полу, сотрясаясь от рыданий.

Уж не с Алешом ли?

Франтишка рыдает сильнее.

Нет, мой веред ее не обрюхатил. Мой веред для этого слишком робок. С него за глаза хватит того, что отравил жизнь мне. Надеюсь, что ничем больше не повредит человечеству. (Пауза. Вновь трясет Франтишку за плечи.) Скажи, кто же? Может, у тебя их было несколько и ты, шлюха, не знаешь, кто тебя начинил?

Ф р а н т и ш к а (корчится в рыданиях). Оставьте меня, сударыня. Не оскорбляйте, не мучьте, не то я из окна выброшусь.

П а н и  К о с т а р о в и ч (возмущенно). И ты от этого не избавилась, гусыня. Да мне-то какое дело? Я-то что волнуюсь? Но говорю тебе, бесстыдница: рожать здесь я не позволю. Не позволю пачкать дом. Только этого мне недоставало. Была бы умной, доверилась мне — и я посоветовала бы, придумала, как тебе помочь.

Ф р а н т и ш к а (вскрикивает от ужаса). Молчите, сударыня, ради всех святых, прошу вас, молчите! Лучше возьмите топорик у плиты и убейте меня сразу.

П а н и  К о с т а р о в и ч. Ты же была тихоней! Не устраивала скандалов. А в этом нет ничего страшного. Если уж с девушкой случается такая беда, а ее милый не может или не хочет ее взять, что остается делать? Разве это не благо для тебя и для того червя? Для чего ублюдку появляться на свет? И что из него получится, в конце концов? Станет бродягой и преступником, а то — шлюхой. Господь бог о таком выкидыше заботиться не станет. Не хватало бы ему еще с твоим отродьем возиться! Бог наделил человека разумом, дабы тот понял и вовремя свернул ему шею… когда еще не больно.

Ф р а н т и ш к а (затыкает уши). Нет, нет, никогда! Вы богохульствуете, сударыня. Вы безбожница.

П а н и  К о с т а р о в и ч. Так будь набожна, гусыня, и подыхай со своим ублюдком с голоду. Увидишь, шевельнет ли твой бог пальцем, чтобы помочь тебе. Ведь наука дошла до этого и рекомендует даже супругам. Иначе вы, бедняки, размножались бы, как кролики. Наверно, и в своей деревне ты замечала, что какой-нибудь бедняк, которому и куснуть нечего и который не знает куда ему податься, народил кучу ребят, а порядочный человек, состоятельный, и рад бы иметь ребенка, да у него ничего не выходит, и все его добро попадает в чужие руки. В жизни как в природе. Скажем, у слона за несколько лет родится только один детеныш, а мыши, тараканы или вши множатся, как пыль на дороге в сухую погоду. Чем беднее и слабее человек, тем больше он печется, чтобы его нищета не исчезла вместе с ним. Словно ему есть о чем тревожиться и за кого бояться… А я рассуждаю иначе: прежде всего ты обязан сам быть сильным и богатым… и только тогда думать о продолжении своего рода. А не наоборот! Если бы все зачатые дети появились на свет божий, то на земле вскоре нечего стало бы есть и люди с голоду пожрали бы друг друга. У меня есть книга об этом — я тебе ее почитаю и просвещу тебя.

Ф р а н т и ш к а. Нет, нет, нет. Не говорите так, сударыня. Вы богохульствуете. Это тяжкий грех… на что вы меня подбиваете. А если такое советуют богатые и ученые, то тем страшнее грех. Неразумного бедняка, который идет на это с отчаяния, бог скорее простит. Уж если он заботится о самой маленькой козявке, о червячке, как же не подумать ему о человеке? Разве не он вдохнул в него бессмертную душу? Ведь человеческий ребенок все-таки дороже и ближе ему, чем детеныш лисы или барсука.

П а н и  К о с т а р о в и ч. Тогда черт с тобой, дура набитая! Грех… грех! Я знаю только, единственный грех — человеческую глупость, а у тебя ее хоть отбавляй, в голове у тебя черно от нее, потому ты и не видишь вокруг себя