Со всеми наедине: Стихотворения. Из дневника. Записи разных лет. Альмар - Александр Исаакович Гельман

И я почувствовал: государству не нравится, что я был в гетто. Видимо, я должен был бежать или покончить с собой. И тогда я был бы достойным гражданином своей страны, хоть уже и неживым. Многие, конечно, скрывали, что были в гетто, потому что это считалось зазорным. Это как быть в плену. А я не скрывал не потому, что я герой, а потому, что я в первой автобиографии написал, что был в гетто, и потом скрывать это было и глупо и опасно. Но почти каждый раз, когда я официально соприкасался с советской властью, мне давали понять, что пребывание в гетто не украшает мою биографию.

Тем не менее в училище меня приняли. Там был еще один случай. Когда началось дело врачей, в моей роте было два еврея, нас никто не обижал, но напряжение все же ощущалось, потому что во всех газетах писали: евреи-врачи убивали, травили, уничтожали… И однажды вечером, когда я сидел в библиотеке, ко мне подошел старший лейтенант и говорит: «Вы курсант Гельман?» – «Да». – «Начальник политотдела, полковник Третьяков, ждет вас у себя через полчаса».

Я быстро сдал книги и пошел. Прихожу к начальнику политотдела и по лицам понимаю, что здесь собраны евреи. Человек пять. Полковник Третьяков говорит: «Я вас собрал, потому что сейчас в связи с делом врачей могут звучать какие-то неприятные для вас высказывания или даже действия. Я вас прошу, если кто-то оскорбит вас, позвоните старшему лейтенанту (запишите его телефон), и мы сделаем все, чтобы этого не было». Я помню, что был тронут до слез…

– А желания отомстить немцам у вас не было?

– Я долгое время плохо относился к немцам. И когда я первый раз попал в ГДР, был очень насторожен. До сих пор не могу сказать, что их люблю. Не ненавижу, но и не люблю. Понимаете, дело ведь, конечно, не в немцах. Самое страшное – это то, что любой человек может стать фашистом. Человек слаб, его психика очень подвижна, гибка, а слой культуры очень ломкий и тонкий… Страшны условия, при которых люди получают право на насилие. И когда я слышу слова о том, что мы не извлекли уроки, я соглашаюсь. Мы не извлекли главного урока: нельзя создавать условия, нельзя допускать, чтобы возникали условия, при которых все самое низменное в человеке получает свободу реализоваться. В России появился фашизм, потому что возникли такие условия. Можно ругать советскую власть, но откровенных национал-фашистов тогда не было.

А сейчас? Вдруг активизировалась не лучшая часть казачества, некоторые православные священники весьма воинственно настроены против любого инакомыслия, даже появились священники, которые прославляют Сталина.

Наступило время, когда люди, склонные к низменному поведению, получают большие возможности. Опасен не Путин сам по себе, опасно то, что он начинает опираться на те группы населения, которые склонны к насилию, которым свойственно грубое упрощение реальности. А с нормальными людьми, с интеллигенцией он порывает. Он от них отходит, потому что с ними ему сложно. А надо учиться находить контакт и со сложными людьми, не отступаться от них и искать поддержку у самых малограмотных, далеких от подлинной культуры людей.

Нужны руководители, которые отчетливо понимают, насколько опасно поощрение ксенофобии, упрощенчества, любых форм низменного поведения. В такой среде мгновенно появляются люди фашиствующие (скрыто или прямо). Они всегда очень активны, у них масса инициатив, они жаждут влияния и власти. Боюсь, что на этом ложном и опасном пути наше общество зашло уже слишком далеко. Если сейчас провести по-настоящему свободные выборы, вы думаете, победит наша оппозиция? Нет. Вот если, например, Квачкову[8] дать эфир на телевидении, допустить его ко всем СМИ, выберут Квачкова, а не Путина. Возникла эта ситуация по вине ныне властвующих. Уже многие годы отсутствует сколько-нибудь серьезная политика демократического гуманитарного просвещения. Все направлено только на сохранение и умножение власти путинской команды. И существует, я считаю, серьезная опасность, что мало-мальски демократические выборы приведут к власти фашиствующего деятеля. Произойдет то, что случилось в Германии, когда на демократических выборах победил Гитлер. И тогда возникнут условия, при которых – не дай бог! – станет возможным повторение того, что было со мной и моей семьей.

Вопросы задавал Артур Соломонов

Альмар

(пьеса в двух актах)

Действующие лица:

Альберт Эйнштейн, 66 лет

Маргарита Конёнкова, 49 лет

Акт первый

Принстон, США.

Конец августа 1945 года. Поздний вечер.

Двухэтажный небольшой дом – «гнездышко», как его называет проживающий здесь Альберт Эйнштейн. Первый этаж: большая, на всю сцену, комната – это и прихожая, и кабинет, и гостиная. У окна письменный стол, беспорядочно заваленный бумагами, папками. Рядом черная школьная доска, на ней наполовину стертые формулы, графики. Тут же маленький столик с курительными трубками. У стены полукруглый диван. В глубине сцены лестница на второй этаж, там спальня. Слева две двери – на кухню и в ванную. Справа выход на улицу, в сад. У входной двери вешалка, большое овальное зеркало.

Сейчас Эйнштейн находится один в доме. Он спит в кресле посередине комнаты – небритый, неухоженный, в махровом халате не первой свежести. Вокруг кресла раскиданы газеты, журналы – похоже, он уже много дней не убирал прочитанное. На газетах стоит телефонный аппарат, от него к стене у письменного стола тянется длинный запутанный провод.

Эйнштейн спит неспокойно, ворочается, дергается, выкрикивает: «Нет, нет!» Голова падает на грудь, он нервно водит пальцами рук по своим длинным, слипшимся волосам.

Раздается короткий звонок в дверь.

Эйнштейн приоткрывает глаза – закрывает обратно. Продолжает дергаться, ворочаться. Звонок не повторяется, слышно, как ключом снаружи открывают дверь.

С большой дорожной сумкой в руках, в мокром плаще, с мокрым зонтиком входит Маргарита – красивая высокая женщина, выглядит моложе своих лет. Она сразу обращает внимание, что Эйнштейн спит неспокойно, дергается, что-то выкрикивает. Маргарита на ходу выпускает сумку из рук, скидывает на пол мокрый плащ и быстро подходит к Эйнштейну. Смотрит на его жалкий вид, наклоняется к нему, принюхивается к слипшимся волосам. Отстраняется: Эйнштейн плохо пахнет.

Маргарита (негромко). Аль… Аль… Альберт…

Альберт…

Эйнштейн не реагирует. Повернулся шумно в другую сторону, халат раскрылся, обнажив белую майку на довольно еще крепком теле и темные домашние брюки, из которых торчат босые ноги.

Маргарита (решительно заходит за спинку кресла, прямо над головой Эйнштейна громко, по-солдатски.) Альберт Германович, подъем! Встать!

Эйнштейн вскакивает – лицо затравленное, глаза дикие. Перед собой никого не видит.