Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1938—1945). Том второй - Иван Стодола

но я тебя люблю.

Б е н ь я м и н.

И в этом ты убеждена?

Е л е н а.

Как в том, что я тебя люблю.

Б е н ь я м и н.

Ну, это ради красного словца…

Е л е н а.

Нет, это правда, Беньямин. Люблю.

Б е н ь я м и н.

Но почему?

Е л е н а.

Люблю — и все тут!

Б е н ь я м и н.

Такого негероя?

Е л е н а.

Увы!

Ты не боксировал, не убивал,

не покушался на самоубийство, —

ну, в общем, ты не сделал ничего

необычайного, и все же

тобою сказанное слово,

и каждый шаг, и каждый взгляд —

не что иное, как поступок,

значительный и непреложный,

короче говоря, — сама реальность!

И хватит!

Скорей бы возвращался дядюшка Сократ!

Киоск закрою — и твоя навеки!

(Закрывает киоск и идет вслед за Беньямином.)

Оба садятся на скамейку.

Б е н ь я м и н.

Навеки, ах, навеки…

Сие звучит печально, словно дудочка,

когда она спросонья плачет, верещит…

Сверчанье кузнечика.

Ты слышишь?

Е л е н а.

Это не дудочка, это бубенчик бескрайней дали…

Звезды свои жемчужины по небу разметали.

Б е н ь я м и н.

Подставляй же колени под звездопад! Осыпаются наземь жемчужины…

Е л е н а.

Умирает лебедушка от любви к тополю — суженый!..

Б е н ь я м и н.

Разве не был я на заре времен

с тобою — песчинка с песчинкой — повенчан?

Е л е н а.

Мы — кристаллики, мы — осколки

обелиска, который вечен.

Но зачем ты меня норовишь разбудить?

Б е н ь я м и н.

Я и сам-то еще не совсем проснулся…

Е л е н а.

А что с нами будет, когда мы очнемся?

Б е н ь я м и н (вздохнув).

Нам захочется есть.

Ты пойдешь и нажаришь гренок.

Е л е н а.

Как ни скудна сегодняшняя выручка,

но не было за всю историю планеты

дня более счастливого, чем этот.

Жаль, платьишко поизносилось.

Б е н ь я м и н.

Не горюй! Я владею таким сокровищем,

что на целую жизнь достанет.

Это сокровище — сердце твое.

Е л е н а.

Оно огнеупорно, верь!

Б е н ь я м и н.

Любящее. Это больше, чем золотое.

И мы пойдем с тобою

куда захочется — Земля кругла.

(Хвастливо.)

Я могу быть и чистильщиком

и продавцом газет.

Крепышом, от которого пахнет мазутом и по́том, —

почему бы и нет!

Трубочистом, черным от сажи,

химиком, адвокатом даже!

Красногвардейцем, который под старый мир

подкладывает мины.

А захочешь — стану доктором медицины!

Е л е н а.

Ремесла все это неплохие,

да только какие-то не такие!

Придешь домой — ворчать начнешь:

мол, счет от прачки — сплошной грабеж!

Станешь мещанином, обывателем,

мне подобный вариант крайне нежелателен.

Ты очень переменчив по натуре.

Может, посвятишь себя литературе?

Писатели умеют жить

на медные гроши и не тужить.

Ты отцу и брату не чета.

В мире кавардак, базар. И неспроста.

В его цветке завелся паразит,

и тот — поэт, кто жизнь в стихах преобразит.

Б е н ь я м и н.

Ты права.

Жизнь превыше всего.

Поэты поняли эту истину

и снова нашли в себе мужество петь,

да так заразительно,

что скоро все люди подхватят

чудесные песни бродячих шарманок,

а может быть, и другие, еще чудеснее.

Поэты не будут пыжиться,

а женщины снова начнут любить.

У детворы порозовеют щеки, наконец.

Да здравствует автор «Продавца мазей»{18}, средневековый певец!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Е л е н а, Б е н ь я м и н, д я д я  С о к р а т, Л и в и я.

Д я д я  С о к р а т (входит, запыхавшись).

Уф, столько отмахать добычи скудной ради!..

Племянница, дитя, и ты, мой сын, скажите,

решились вы на что-нибудь? Смеркается… Спешите!

На веках дрема виснет… Ау, скамья,

где ночевали столько раз и вы и я!..

Е л е н а.

Дядюшка Сократ, идите к нам!

Я влюблена в поэта

и посвящу ему всю жизнь,

а он за это

мне посвятит стихи и поцелуи.

Д я д я  С о к р а т (садится).

И славно, голубки!

(Радостно.)

Кукареку! Воркуйте!

Е л е н а.

А что вы нам споете вместо тоста?

В киоске — сладкие напитки.

В бокале вашем сухо. А меня

обдало жаром, словно под периной.

Д я д я  С о к р а т (выбрасывает из кармана два темных предмета, затем извлекает стопку).

Ступайте, дети!

А я подставлю кубок свой под звезды —

хочу испить небес,

ключей подземных я отведал вдоволь…

Елена с Беньямином идут к киоску.

Бог весть какой целительный бальзам

прольет нам в душу ласковая темень…

Язык мой молниями опален.

И ощущенья головокруженья,

которое меня баюкает,

не выразить… А ваши губы юны,

их ждет в киоске тысяча услад…

Зачем же рассужденьями безумца

уединенье ваше нарушать?

Ночь, дивная до умопомраченья. Вам даже ангелы завидуют. Эхма!..

Ступайте же! Я вас уже почти не вижу. Не по моим глазам такая тьма.

Е л е н а (возле киоска).

Мне хорошо и страшно…

Если б мучила жажда — заметил бы

эти бокалы мои восхитительные…

Б е н ь я м и н