Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

но, думаете, меня не мучали угрызения совести, когда я видел, как Герминка страдает?

Г а л д а ч к а. Ишь ты! И отчего же?

И н д р а. Это был ад! Форменный ад — жить под одной крышей с опустившимся, пьяным человеком, с пьяницей отцом!

Г а л д а ч к а (взрывается). Я запрещаю вам говорить здесь подобным тоном!

И н д р а (озабоченно). Но ведь… Герминка сама так говорила!

Г а л д а ч к а. Говорила!.. Говорила, потому что не знала, какое у него сердце! Никто из нас не знал, насколько он благороден. Все мы были слепые, недалекие, жестокие эгоисты! Что вы знаете, молокосос, а еще осмеливаетесь порочить память такого хорошего отца! Вы ничего не знаете и знать не можете, потому что даже мы до последней минуты не знали, каков он… Но теперь нам это известно, и я могу плюнуть в лицо любому, кто вздумает бранить моего мужа, который жизнью заплатил за свои прегрешения да за счастье своей дочери, потому что обеих нас любил, как редко кто любит.

И н д р а (безмерно удивленный). Я… я… я этого не понимаю, пани Галдакова.

Г а л д а ч к а. Да, не понимаете, почему я высоко держу голову, не опускаю глаз и не сгибаюсь перед людьми. Сколько лет весь мир топтал меня за то, что мой муж — пьяница. Но теперь — теперь я горжусь своим мужем, потому что он за все заплатил сполна и никому ничего не остался должен. И знайте: теперь нам плевать на ваши сочувственно вытаращенные глаза… Если это все, что вы хотели сказать, могли бы оставаться в лавке вместе со своей сотней прибавки.

И н д р а (смущенно). Но… я… пани Галдакова… я ничего такого не думаю… Я… я… поверьте… с самыми лучшими намерениями. Я вымолил эту прибавку ради Герминки.

Г а л д а ч к а. Нас это не заботит.

И н д р а. Ну нет, мы только о ней и заботимся. Мы с Герминкой уже все рассчитали. И эта прибавка входит в бюджет. Мы ждали ее. Теперь, пани Галдакова, мы можем пожениться, а когда мы поженимся, никто не посмеет ни на вас, ни на Герминку взглянуть косо. Только тогда мы все заживем прекрасно.

Г а л д а ч к а (ледяным тоном). Да, заживем. Но обойдемся без вашего великодушия. О том, чтобы мы теперь прекрасно зажили, позаботился мой муж и отец Гермины…

И н д р а (непроизвольно). Этот пьяница?

Г а л д а ч к а (оскорбленная, яростно хватает об стол первым попавшимся под руку предметом). Да, этот пьяница!.. Но с меня уж довольно! Довольно этих оскорблений и этого нахальства. Мне надоело!! О нас позаботился этот пьяница, а не вы!

И н д р а. А как? (Наивно.) Разве он вам что-нибудь оставил?..

Г а л д а ч к а (язвительно и торжествующе). Ну, наконец-то вы поняли, наш ангел-хранитель!.. Оставил, оставил, дорогой пан приказчик. И столько, что вы сроду такого богатства не видали… Теперь уж вы не станете задирать нос. Ах, с какой радостью я говорю вам эти слова в лицо. Какое это удовольствие за все унижения, выпавшие на мою долю. Какая ненависть меня точила, а я вынуждена была молчать. Но теперь… теперь… увидите, нахалы, сколько всего я смогу вам наговорить! Плевать нам на вас, плевать! Теперь — теперь извольте обращаться к Герминке с подобающим смирением, а не с той снисходительностью, за которую мне хотелось вас удавить. Вам понятно?

И н д р а (отступает). Я… я… не знаю… Но если она получила такое наследство… (неуверенно) тогда она вправду, наверно, за меня не пойдет. Но я… я… пани Галдакова, я так ее люблю… так люблю… и я думал, что раз она… бедна…

Г а л д а ч к а. Ха-ха!.. Бедна!.. Было, было!.. Только теперь, нам со всех сторон потечет. А мы еще даже не начали делить… Пока записываем… Герминка здесь (указывает на стол) записывает заказы и заявки…

И н д р а (качает головой). Я… я… не знаю, понимаю ли я… но Герминка… она… наверняка обо мне не забудет…

Г а л д а ч к а. Ну что ж — «не забудет», «не забудет». Может, и не забудет. Может, вспомнит и о вас. Только и вы запомните мои слова: шваль те, которые думают, что ежели кто повесился, то опозорил свою семью. И шваль те, которые думают, будто окажут милость, ежели женятся на его дочери… И вот что я вам скажу: мой муж пил и повесился. Но коли он повесился, то знал, что делает, чтобы сохранить добрую память о себе в душе дочери… и выкатывайтесь отсюда, коли не понимаете. Если б он сделал не так, как он сделал, я бы уж никогда не оправилась и никогда не смогла бы указать вам на дверь… Убирайтесь, глупец!..

И н д р а. Вы на меня сильно рассердились, пани Галдакова, но я знаю, как вам больно, я не хотел вас обидеть, я желал лишь добра, Герминка это знает, и она вам объяснит. (Исчезает.)

Г а л д а ч к а (делает глубокий выдох). Впервые! Впервые в жизни я вздохнула и смогла высказаться как свободный человек… (Принимается за свою работу, спокойно и тихо напевая.)

Торопливо входит  К о р ч а к.

К о р ч а к. Кто это был?

Г а л д а ч к а. Да так!..

К о р ч а к. Кусок веревки ему понадобился, верно?! Послушайте, пани Галдакова, как бы вы не натворили глупостей! Даже не беритесь за это и не впутывайтесь в наш гешефт и организацию дела! Вы ничего не знаете… ничем не занимаетесь… вот как вам следует отвечать, если не хотите разориться. Таких, кто не прочь бы одурачить старую женщину, ой сколько найдется.

Г а л д а ч к а. Не тревожьтесь, пан Корчак. Я знаю, что мне делать.

К о р ч а к. Вот именно! У нас с Герминкой договоренность на десять процентов, и, голову даю на отсечение, мы все будем довольны… Вот тут… (вытаскивает листок бумаги) у меня клиенты и заказы за сегодняшний день. Двенадцать заказчиков. Каждый — что алмаз. Вчера было девять. Да они уже записаны… Где Герминка?

Г а л д а ч к а. Пошла на работу. Отпроситься.

К о р ч а к. А веревку… спрятала? Знаете, народишко скверный, могут и к рукам прибрать.

Г а л д а ч к а. Спрятала… Да, сегодня мы получили несколько писем. Из деревни. Чтоб и для них оставили кусок… это… ну, знаете, о чем я.

К о р ч а к. Еще чего! Разве что наложенным платежом. Говорю вам, ко всем чертям, — разве что наложенным платежом. Этим людям доверять нельзя. А впрочем, головой ручаюсь, и на своих-то не хватит, на знакомых, про которых мне все известно. С вывозом у нас ничего не получится…

Г а л д а ч к а. Не бойтесь, пан Корчак… Я в Герминкины дела не мешаюсь. Я знаю, ежели она что делает, то делает хорошо, и наследством своего отца распорядится как надо. Какой это был отец, пан Корчак! Вы даже не представляете! Мир видел только его слабые стороны, но мир видит лишь одним глазом. Гляди он в оба — увидел бы и его силу и