Модель. Зарубежные радиопьесы - Петер Хакс

Т а к с и с т. Да, да. Выход с другой стороны. Ваша коробка!

Д е в у ш к а. Спасибо, спокойной ночи.

Автомобиль отъезжает.

Итальянская музыка.

Трагично не то, что Травиата умирает от чахотки, трагично то… ах, да что вы все в этом понимаете.

Музыка умолкает.

В автомобиле.

Ш о ф е р. Вы сидите и не говорите ни слова. Вы хотя бы встретились с дочерью?

М а т ь. Когда вы видите эти фото моей дочери в пижамах и ночных рубашках, о чем вы думаете?

Ш о ф е р. Да я уже говорил. Думаю: «Красиво». И больше ничего.

М а т ь. Вам никогда не приходило в голову, что в то же самое время каждый второй человек умирает с голоду? И у него нет ничего, кроме рубашки и штанов?

Ш о ф е р. Наоборот. Когда я вижу фотографии детей, которых убивают или допрашивают на глазах у матерей, я, если хотите, думаю о снимках вашей дочери. Ведь завтра она могла бы оказаться на таком фото. В чем можно быть уверенным, пока на свете все так ненадежно? А если посмотреть с другой стороны, вам не кажется, что эти женщины на фотографиях такие же, как ваша дочь? Вы присмотритесь! Какие прекрасные лица. А почему же еще люди хотят изменить мир? Вы думаете, когда я вижу прекрасный пейзаж, я забываю, что где-то сбрасывают напалм? А ради чего, по-вашему, я два года отслужил в армии танкистом? Это все одно к одному.

М а т ь. Вы так просто смотрите на вещи?

Ш о ф е р. Просто. Вы считаете, это — просто? Это все очень сложно. Или я опять не прав?

М а т ь. Не знаю. Может быть, вы даже и правы.

Музыка.

В другом автомобиле.

Д о ч ь. Мне очень жаль, что сегодня не вышло. Извини.

М у ж ч и н а. Когда я увидел, что приехала твоя мать, я так сразу и подумал. Когда мы наверстаем? Завтра?

Д о ч ь. Я думаю, что мне надо съездить к ней.

М у ж ч и н а. Если от этого зависит твое спокойствие, поезжай. Просвети ее. На предмет политэкономии и красоты. Она поймет, я уверен.

Д о ч ь. Меня не это беспокоит. Меня беспокоит то, что она не так уж не права. Она ведь не так уж не права, как ты считаешь?

Музыка.

Комната.

М у ж ч и н а. Целый день — коту под хвост. Одиннадцатый снимок. Взгляни. Вот она — до приезда матери. А вот — после.

Ж е н щ и н а. Хорошее лицо у этой девушки. Ты с ней еще здорово намучаешься.

М у ж ч и н а. А искать другую да ждать, пока она поймет, в чем соль, это еще труднее. Вот это и есть те книги с иллюстрациями? Здесь работы на неделю.

Ж е н щ и н а. Больше, дорогой. Ты начнешь читать книги.

М у ж ч и н а. А цветы?

Ж е н щ и н а. От сына.

М у ж ч и н а. Он был здесь?

Ж е н щ и н а. Он звонил. У него дежурство. Я рассказала ему про стену. Ему понравилось.

М у ж ч и н а. Не двигайся. Я сейчас тебя сфотографирую. Так, как ты сидишь. А ты расскажешь мне о твоем сыне.

Ж е н щ и н а. Зачем мне моя фотография? Если уж на то пошло, снимем лучше вот это. Для стены.

М у ж ч и н а. Этот лист? И края обгорели…

Ж е н щ и н а. Да.

М у ж ч и н а. А что за линии?

Ж е н щ и н а. Плечо. И часть руки.

М у ж ч и н а. Это рисунок. Углем.

Ж е н щ и н а. Набросок. Моя рука и мое плечо.

М у ж ч и н а. Кто это рисовал?

Ж е н щ и н а. Он умер.

М у ж ч и н а. А почему — для стены?

Ж е н щ и н а. Не знаю, как это рассказать. Он был из настоящих, из таких, о которых легко подумать, что они выдуманные. Он был молод, о нем говорили, что он одна из надежд Европы. Он учился резьбе по камню и стал скульптором. Были люди, которые считали его гением. У меня была маленькая комнатка в его доме, я стряпала и убирала мастерскую. Я убежала из дому, но это сюда не относится. Я работала за еду и жилье. Однажды он сказал: из вас вышла бы хорошая модель. Для меня в то время это было почти грехом. Но когда я была одна, я училась позировать перед зеркалом. Заказов было много, но он брал только некоторые. Я этого не понимала. Однажды он рисовал меня. Можно испугаться собственной фотографии. Но собственного портрета пугаешься еще больше. От портрета нельзя убежать. Сначала я боялась себя, потом восхищалась им, а потом поняла, что люблю его. Я стряпала и убирала мастерскую и — любила его. Это была моя жизнь. Мы любили друг друга одну зиму, одну весну, одно лето и осень и еще одну зиму. Для нас смотреть друг на друга было как есть и пить. Иногда он уезжал на несколько дней или на неделю: Я не спрашивала, я ни о чем не знала, я ждала, и он всегда возвращался. Я заботилась о том, чтобы холсты на глине были всегда влажными и чтобы он находил все на прежних местах. Однажды он задержался. Это было незадолго до войны. Я ждала, но он не приезжал. Потом пришли два человека и опечатали все двери. Мою каморку они мне оставили. Я ничего не слыхала о нем, и они мне ничего не сказали. Через полгода они пришли снова. Они принесли из сарая большой молоток и разбили все, что стояло в мастерской. Большие скульптуры и маленькие этюды. Глина раскрошилась, гипсовые модели они просто бросили на пол. Позже я узнала, что они забрали все его скульптуры с выставки и тоже разбили. Рисунки и картины они сложили на дворе в кучу и подожгли. От его жизни ничего не осталось. Ни письма, ни могилы, камни увезла мусорная машина. Как будто он никогда не жил. Только этот лист с тремя линиями. Я решила тогда, что буду делать то, что похоже на его работу. Я научилась обращаться с мелкой пластикой и скульптурой, научилась рисовать и заботиться о картинах и деревянной резьбе. Позже я изучала все это. И я воспитала сына. Таким, как он.

М у ж ч и н а. Разве это не его сын?

Ж е н щ и н а. Нет. Тогда была война. Война уже кончалась. Я ехала из Берлина, когда началась бомбежка. Мы слышали самолеты. Все бросились бежать с поезда. Разрывы раздавались недалеко от нас, но страшен был свист. Бомбы свистят, когда падают. Такой полусвист-полушорох. От страха теряешь сознание. Я вцепилась в одного молодого солдата, а он цеплялся за меня. Мы заползли в небольшую рощу. И тут они куда-то попали, и стало светло. Он бросился на меня, а я вся сжалась под его телом. Мы обнимали друг друга. И он вдруг поцеловал меня. И я его поцеловала. Мы больше не отпускали друг друга, а потом я его потеряла.