Утешение - Николай Петрович Гаврилов

— Слава, ты меня сейчас напугаешь, я и с места не сдвинусь. Я и так боюсь, — просто и искренне ответила Ольга.　

— Да, да, ты права. Прости. Все будет хорошо. До встречи. — Слава обнял ее, как сестру, сквозь пальто Ольга почувствовала твердость рожков и гранат. Еще совсем недавно, в другой жизни, она бы не поняла этого объятия, но теперь чувствовала: просто на войне ценишь людей — тех, которых считаешь своими. Здесь пропадали условности.　

— Слава, поехали, — позвали с брони.　

БМП уехала, и стало страшно. И одиноко. Вокруг вроде тихо. Ольга прошла вглубь двора, на первый взгляд, нежилого дома и возле гаражей сразу увидела сгоревший танк. Он стоял, одной гусеницей заехав на сломанное дерево. В башне зияла дыра, дуло бессильно опустилось на люк механика, танк выглядел черным и мертвым, присыпанным снегом. Многие тонны обгоревшей брони. Она обошла вокруг него, зачем-то попыталась заглянуть в дыру, хотя было ясно, что здесь давно никого нет. Недалеко валялась полусгоревшая солдатская шапка и пустой подсумок в бурых засохших пятнах. Чуть дальше втоптанная в грязь вязаная перчатка. И повсюду стреляные гильзы.　

Только местные могли рассказать, как здесь разворачивались события.　

Когда находишься в воюющем городе, на улице долго оставаться нельзя. Словно в подтверждение, где-то за домами раскатисто ударил танковый выстрел и сразу глухо забил крупнокалиберный пулемет. И Ольга быстро пошла к ближайшему подъезду. Первая ночь в Грозном показала — не надо бояться местных. Кроме того, Ольга была уверена, что ищущая сына мать неприкосновенна в своем горе.

Почему-то вспомнилось, какой беспомощной она раньше была. Особенно когда ушел муж. Любая медсестра в поликлинике могла на нее наорать, Ольга краснела, оправдывалась; потом, по дороге домой, толкая коляску с крохотной Настей по снегу, с пылающими ушами в мыслях ставила эту наглую тетку на место. Постоянно всех стеснялась и только дома, в единственном месте на свете, чувствовала себя уверенно. А теперь ходит по разрушенному Грозному, ищет сына.　

— Эй, женщина, — послышалось за спиной.　

Возле дальнего подъезда стоял мужчина в норковой шапке. В глаза бросилась начищенная до блеска обувь. Кругом грязь и снег, а он в туфлях без пятнышка.　

— Здравствуйте, — как можно доброжелательнее поздоровалась Ольга, направляясь к нему. — Скажите, а вы здесь живете?　

Мужчина ее внимательно рассматривал. На первый взгляд он не походил на чеченца — глаза голубые, рыжая щетина. Только нос с горбинкой, и в лице что-то хищное. Удивлен и насторожен.　

— Нет, — ответил он, не спуская цепкого взгляда с Ольги. — Сестра моя здесь живет. Я ее в село вывез. Когда тихо, прихожу квартиру смотреть. А ты с разведкой приехала? Я из окна видел. Из ФСБ? Или журналистка? Почему одна?　

— Разведка? Да нет, меня просто подвезли… Я сына ищу. Он пропал здесь в новогодние дни. Танкист, всего восемнадцать лет. Может, вы видели его? — выговорила Ольга и полезла в сумочку за фотографией. Но чеченец не стал смотреть.　

— Я не знаю. — Он сделал отрицательный жест рукой. — Ты русских спроси. Вон, на первом этаже окно кирпичами заложено. Они там живут. Их спроси.　

И добавил что-то на чеченском. Зло добавил.　

Ольга пошла к указанному подъезду. Подергала металлическую дверь, но она оказалась закрыта. На двери желтело выцветшее объявление из другого мира: «Салон-парикмахерская. Стрижка, укладка. Лучшие мастера. Ждем вас по адресу…» Ольга подошла к окну, поднялась на цыпочки и осторожно постучала по кое-как наставленным один на другой кирпичам. За домами еще раз глухо и гулко прострочил крупнокалиберный пулемет. В квартире на первом этаже послышалось движение, ее пытались рассмотреть в щели. В этом городе все всего боялись, страх почти физически окутывал полуразрушенные улицы. Затем дверь подъезда открылась, и на улицу выглянула полная женщина средних лет, русской внешности, в наброшенном платке, одетая в грязную куртку, которую, наверное, не снимала ни днем ни ночью.　

В глазах читалась еще большая настороженность, чем у чеченца. Чеченец остался стоять на улице, Ольга чувствовала его взгляд.　

— Простите, пожалуйста. Я сына ищу. Пропал без вести. В новогодние дни. Возможно, ехал на танке, что у вас во дворе стоит. Я из Сибири… — быстро выговорила Ольга.

Осмотрев двор, убедившись, что у подъезда больше никого нет, женщина немного смягчилось.　

— Ладно, заходите. Не на улице же стоять, — произнесла она, запуская Ольгу в подъезд.　

В квартире, в полумраке, в свете керосиновой лампы в глаза прежде всего бросилась бесполезная, но абсолютно целая красивая хрустальная люстра, совершенно нелепо смотрящаяся на закопченном, посеченном осколками потолке. На кухне неработающий холодильник, финская мойка под краном, в котором нет воды, присыпанные бетонной пылью батареи, которые не греют. В комнате Ольга увидела лежащего на кровати человека, накрытого горой вещей.　

— Отец мой. Парализованный, — пояснила женщина, заметив взгляд Ольги. — Поэтому и не уезжаю. Когда стреляют, в подвал спустить его не могу, стаскиваю на пол и ложусь рядом. Сестра в Москве есть, только зовет меня одну, а отца, говорит, пока отдай в дом инвалидов. Не знает, о чем говорит…　

Ольге мгновенно представилось, как живет эта женщина в городе, где и полчаса провести — подвиг. Как она ходит по окрестностям за водой, ищет продукты, как лежит с папой на полу, когда все вокруг ходит ходуном. Подобная реальность с беспощадной ясностью высвечивает самое важное, что есть в человеке, что в обычной жизни скрыто под многими слоями. Этой женщине оказался не нужен другой мир с его придуманными ценностями, она осталась на войне с отцом — не предала его, обманывая и успокаивая себя ссылками на непреодолимые обстоятельства. Она понимала, что любовь — это жертва, и оказалась готова ее принести.

— Мы квартиру на одного чеченца переписали. Вроде как под его защитой, иначе давно бы исчезли. Русских здесь не любят, тем более сейчас, — спокойно, даже как-то равнодушно пояснила женщина. Он нам и продукты иногда приносит. Да что это я о своем? Убили всех, кто был на том танке. Человек десять. Один мальчишка спрятался у двери в подвал — подвалы же закрыты, так и сидел там, согнувшись, до утра. Голову спрятал, а спину видно. Когда его оттуда вытаскивали, за руки по земле тащили… Тоже убили. Две недели тела во дворе лежали. Военные как-то проезжали, мы им сказали, но они даже смотреть не стали. Недавно закопали. За домом, там яма была. Я и закапывала. Со мной еще двое соседей.　

— Вот посмотрите, — выдохнув, достала