Сделка. Я тебе верю (СИ) - Беж Рина

— Здравствуй, Дарья.

— Приветствую.

Обмениваемся короткими любезностями.

— У меня к тебе два вопроса.

НУ кто бы сомневался, что звал не просто так.

— Вся внимание.

Усмехается и, качнув головой, переходит к делу. Вот и ладненько, бодаться можно бесконечно, а у меня договора горят.

— Первое, — становится серьезным. — Наш концерн привлек внимание немецких коллег. Ты об этом слышала.

Молчу. Это не вопрос, утверждение. И да, я слышала. Ярослав донес информацию четко.

Выждав минуту, свекор вновь продолжает.

— Они нацелены на долгосрочное сотрудничество. Нас привлекают их живые капиталы.

Естественно, капиталы. Лев Семенович лишь на деньги неровно дышит. Как Кащей над златом чахнет, которого ему вечно мало.

— До сегодняшнего дня все вопросы решались на уровне телефонных переговоров, но теперь они прилетели и желают оценить наши возможности вживую, — логично, заключаю мысленно. — Поэтому твоя задача быть всегда под рукой и максимально упрощать взаимопонимание. Вплоть до подписания договоров... — держит еще одну паузу. Продолжает. — Уверен, ты легко с этим справишься. Тем более, что успела понравиться жене Рихтера.

Последнее предложение Шаталов произносит с таким апломбом, будто лично приложил к этому руку.

Павлин!

— Я правильно понимаю, что главный потенциальный немецкий партнер — это муж Олеси Рихтер? — уточняю некоторые детали.

— Верно. Карл Рихтер принимает окончательное решение по всем пунктам, как генеральный директор «Gluckauf».

— А Тихомиров?

— Иван Сергеевич? — Шаталов растягивает тонкие губы в хищной улыбке. —Насколько понимаю запутанные немецкие отношения, он — правая рука Карла. И близкий друг семьи. То есть, его слово тоже имеет вес.

— Ясно.

— Постарайся быть милой со всеми нашими гостями.

Прищуриваюсь и впиваюсь немигающим взглядом в переносицу Льва Семеновича.

— Вы что-то конкретное хотите сказать?

Это что еще за намеки такие? Моя работа — переводить, а не быть милой... со всеми. И уж точно не по его указке.

Силой воли заставляю челюсти перестать сжиматься. Еще скрипом зубов его радовать не хватало.

— Ну что ты, Дарья, — скалится самодовольно. — Все что хотел, я уже озвучил.

Говнюк!

Откидываюсь на спинку стула, ожидая продолжения. Мне же два вопроса обещали.

Сейчас явно последует второй.

Но Шаталов говорит о другом:

— Кстати, Рихтер и Тихомиров через двадцать минут будут здесь. Сейчас они с Ярославом и Ольгой на новом объекте. Будь готова составить им компанию на обеде.

Хмурюсь.

— Разве у кого-то из четверых имеются трудности в общении на русском языке?

Медленно проводит языком по нижней губе, рассматривая меня, как бабочку под микроскопом, и расслабленно потирает руки.

— Трудностей нет, но тебе, Дарья, пора вливаться в совместную работу, чтобы быть в курсе всех нюансов и не допускать промашек.

Проглатываю недовольство.

— Хорошо. Буду готова.

— Не сомневаюсь, — бормочет мужчина, пока я мысленно прощаюсь с прогулкой по аллее, которую намечала на время обеда, а затем, как умеет только он, вновь заставляет напрячься. — А теперь поговорим о твоей подписи на документах.

9.

ДАРЬЯ

— Про какие конкретно документы идет речь? — настораживаюсь.

С этим хитрожопым пауком постоянно нужно держать ухо востро.

— Ничего особенного, — лениво оповещает свекор. - Обычное предварительное соглашение о сотрудничестве и намерениях.

— С кем именно?

— С немцами, естественно.

Шаталов откидывается на спинку огромного кожаного кресла и, уперев локти в отполированную до блеска поверхность стола, стыкует подушечки пальцев обеих рук.

Засматриваюсь на широкие ладони с короткими, но толстыми «сосисками», даже на вид неприятно мясистыми, на платиновое кольцо-печатку с рубином на мизинце и верчу в голове крохи информации.

С немцами, значит... понятно, только странно.

— Если соглашение о намерениях обычное, разве подписи генерального директора в нем недостаточно?

Внимательно слежу за мимикой Шаталова, поэтому не пропускаю на миг поджавшиеся в недовольстве губы.

Не нравятся ему мои вопросы, а еще больше не нравится, что приходится на них отвечать. Да, и такое бывает — приходится. Ему. Мне. Отвечать.

Деваться-то некуда.

— Эти дотошные заграничные крючкотворцы хотят обезопасить каждый свой шаг и требуют подписи всех членов совета директоров, — поясняет ворчливо.

Угу.

— Так раз всех членов... — тяну, делая вид, что размышляю, — получается, будет внеочередной созыв?

— Нет

— Почему?

Теперь Шаталов уже даже не скрывает недовольства, сверкая из-под густых кустистых бровей желчным взглядом.

— Он уже был, — кидает через губу. — На прошлой неделе.

Улыбаюсь, давя желание поцокать языком.

Ничего нового. Провернули всё втихую..как обычно. И меня позвать не удосужились... тоже как обычно.

С одной стороны, конечно, правильно. Зачем рисковать? Вдруг я, набравшись смелости, воспротивлюсь решению «папочки» и начну полоскать «добрую» фамилию, которую мне щедро навязали.

Но с другой... неужели у Шаталова есть компромат на всех совладельцев концерна, коли все они молчат, и никто из них не подумал поинтересоваться: почему за последние два года, которые не нахожусь в клинике, я ни разу не присутствовала ни на одном совете директоров?

Почему подписываю все документы постфактум?

Почесав верхними зубами нижнюю губу, решаю дернуть тигра за усы.

— Лев Семенович, напомните-ка мне, пожалуйста: а в этот раз отсутствовала я по причине того, что...? — приподнимаю брови, намекая на продолжение.

— Болела, — цедит он сквозь зубы

— Очень сильно, наверное, болела? — не могу не уточнить.

— Именно так. Пластом лежала, — припечатывает каждым словом.

— Ага-ага, — киваю и мысленно потираю ладошки, — значит, в протоколе и в соглашении проставлены подписи всех членов совета, за исключением моей?

Кажется, еще минута, и у Шаталова пар из ушей повалит:

— Вер-р-рно.

— Замечательно, — широко улыбаюсь,

— Дарья! — рыкает, осаждая.

Не пугаюсь. И, сжав под столом кулаки, уперто выдерживаю его расчленяющий на кусочки гневный взгляд.

Десять секунд... тридцать... минута

— Я хочу видеть маму, — нарушаю тишину первой, становясь абсолютно серьезной.

— Нет.

Ответ следует без паузы.

Как всегда, отрицательный. И категоричный.

— Значит, подписывать я ничего не буду, — скрещиваю руки на груди.

— Ане боишься, что я дам ход поставленному на паузу уголовному делу, и пойдешь ты, девочка, по статье?

Давит угрозами.

Давит хмурым взглядом.

Давит самим положением тела, упираясь кулаками в столешницу, приподнимаясь из кресла и подаваясь вперед.

— И что дальше? — держу удар, лишь выше задирая подбородок. — Станете мне в тюрьму бумаги на подпись возить? А я какой фамилией буду их подписывать? Как Шаталова? Или как Вукалова, наконец?

Впервые провоцирую его так открыто. Так непозволительно дерзко и нагло.

Сама от себя в шоке. Безрассудство зашкаливает Не могу сказать, что мне не страшно. Это была бы бессовестная ложь. Мне страшно.

Очень страшно. Дико.

До трясущихся поджилок.

До заледеневших подушечек пальцев.

До мокрых подмышек, сводящей от напряжения шеи и колких мурашек вдоль позвоночника.

Реально страшно, без преувеличения. Да и кто бы не испугался, когда ему грозит реальный срок? Хотела б взглянуть на смельчака.

Вот и я боюсь, но с каждой секундой, пока мы упрямо смотрим в глаза друг другу, пока меряемся неравными силами, моя решимость лишь растет:

— Я хочу, Увидеть. Маму, — четко повторяю своё требование. — И поговорить с ее лечащим врачом.

Последнее мне тоже важно.

— Я тебе и так могу сказать, что никаких изменений в ее состоянии нет, — рыкает Шаталов.