Японское искусство войны. Постижение стратегии - Томас Клири

дзэн-буддизма также весьма разные – от спе-цифических интересов конкретных групп людей до невольных штампов в системе общественного образования. В любом случае, о языковых и познавательных барьерах говорить не приходится просто потому, что средний европеец не обладает уровнем, достаточным для восприятия дзэн-буддизма, Японии или японского языка; точно так же и средний японец вряд ли способен адекватно постичь христианство, Запад или западные языки.

В последнее время стало признаком хорошего тона воздавать должное хотя бы за какую-то степень базовых знаний, но представляется необходимым исследовать и такой вопрос: преследует ли подобная вежливость цель избежать столкновения с невежеством как таковым, признавая его широкую распространенность и чуть ли не всемогущество, или все-таки противостоять ему? С буддийской точки зрения, эта проблема универсальна и неотъемлема от всех аспектов жизни культуры, нации и даже конкретного человека. Вот почему именно разоблачая главные причины бед, а не тех, кто пал их жертвами, вне пределов политики, как она обычно понимается, и развивался изначальный дзэнский метод социального критицизма.

Дзэн-буддизм в своем исконном смысле означал выход за пределы ограниченных привычек, причем выход настолько кардинальный, что совершивший его полностью менял то сознание, с которым он появился на свет. В этом смысле в конечном счете не имеет никакого значения, идет ли речь о культуре японской или немецкой, английской или американской, или какой бы то ни было другой. Главный вопрос, который ставит дзэн, остается неизменным: почему мы чувствуем необходимость автоматически цепляться за все эти предполагаемые ограничения, накладываемые на мышление? Такова была суть дзэнской проблематики, всегда, везде и сегодня, когда необходимость глобального видения вещей является очевидной как никогда, значимость ее ничуть не померкла.

История распространения на Западе знаний о дзэн-буддизме в частности и японской культуре вообще представляет собой тему, важность которой выходит далеко за пределы привычных рамок духовной и религиозной истории, и, в первую очередь, вследствие той политической и экономической ситуации, которая сложилась в современном мире. Вопрос этот в какой-то степени изучался, но без учета всех фактов, необходимых для критического анализа, в котором бы учитывалось, что было передано, а что нет, что было передано адекватно, а что подверглось значительным искажениям.

Тайсо Ёситоси. Самурай в дверях. 1869

Связь между дзэн-буддизмом и бусидо, отрицать наличие которой, конечно, невозможно, стала считаться настолько самой собой разумеющейся, что ее приписали не только истории, но и самой природе обоих духовных явлений. Различия же между ними далеко не всегда оговариваются в книгах по восточным боевым искусствам, а в противостоящих им сочинениях по восточным изящным искусствам зачастую рисуется их взаимо-связь с буддийскими положениями, но никак не исторические и идеологические особенности их развития. Между тем исследование соответствующей первичной литературы не оставляет никаких сомнений в том, что и в духовном, и в прагматическом плане бусидо отличалось от буддизма, пусть даже некоторые его мастера знали что-то о буддизме и использовали знания в боевых искусствах.

То, что воины и стратеги оказали влияние на характер японского дзэн-буддизма, отчасти объясняет тот ореол таинственности, что окутывает дзэн. Здесь мы имеем дело с той же самой хитростью, частью «искусства выгоды», нередко использовавшегося для облечения небуддийских и даже чуждых буддизму элементов бусидо в буддийские одежды. На уловку эту по незнанию попадались многие японцы, не говоря уже о европейцах.

Аспекты японской культуры, обычно менее всего вызывающие симпатии среднего европейца, как правило, коренятся не в буддизме, а в синтоизме; последний же зачастую способствует и разделению в мышлении всех людей на японцев и не-японцев. Поэтому критический подход к вопросу о дзэнском влиянии на японскую культуру и западную цивилизацию требует особого внимания к «синтоистским элементам» мышления японцев, элементам, не имеющим ничего общего с дзэн-буддизмом, но при этом зачастую воспринимающимся в качестве его неотъемлемой части.

Основные синтоистские «болезни», в течение долгих столетий поражавшие дзэн-буддизм, следующие: фетишизм, включая ритуализм и привязанность к изысканному; преданность конкретным людям, живым и мертвым; священное церемониальное возлияние сакэ в синтоистском культе; иерархичность и авторитаризм; тенденция к восприятию физического тела как реальности; расизм и местное сектантство.

Еще одна черта, присутствующая в современном японском дзэн-буддизме, но отсутствующая и в буддизме, и в синтоизме, – это женоненавистничество, свойственное и всей японской культуре в целом, – в последнем случае ее можно объяснить восьмисотлетним правлением военного сословия. Здесь, несомненно, сыграли свою роль официальное конфуцианство и милитаризм, но никак не буддизм и не синтоизм. Но явление это зачастую столь тесно ассоциируется с дзэн-буддизмом, что для понимания аутентичного учения в его классическом духовном смысле исследователь обязан забыть о нем.

Утагава Куниёси. Вада Хейта Таненага убивает гигантского змея. Ок. 1834–1835

В связи с этим стоит заметить, что милитаристский дух оказал воздействие также и на эмоциональную, и на сексуальную жизнь японцев – иногда это тоже связывают с ригористичностью дзэн-буддизма. В действительности же все дело здесь в мировоззрении воинов-самураев, «реформировавших» дзэн-буддизм в угоду своим целям. Даже в сегодняшних насквозь пронизанных эротикой средствах массовой информации сексуальные отношения могут изображаться почти как изнасилование; а любовь обычно предстает полностью несовместимой с долгом.

Все эти моменты, обычно смущающие европейцев и зачастую определяющие их взгляд на психологию японцев, не имеют ничего общего с духом буддийского учения и есть не что иное, как пережитки восьми столетий самурайского правления. Японская литература классического периода ясно свидетельствует, что до того, как в XII веке к власти в стране пришло военное сословие, чувственные переживания играли в их жизни куда большую роль. Одним из первых актов военного правительства Японии стало запрещение тантры, одного из направлений буддизма, в котором в качестве средства пробуждения сокрытых сил сознания использовались апеллировавшие к чувствам живопись, музыка и эротические церемонии.

Некоторые истоки отчужденности двух полов, которую, как правило, отмечают все, кто пишет о Японии, связаны с суровыми действиями военных властей, начавшимися еще восемь столетий тому назад: это одновременно и стимулировавшаяся, и подавляемая сексуальность – одно из скрытых последствий жестоких войн и проявление данного феномена в садомазохизме. Сходные явления можно усмотреть во всех других обществах, находившихся или находящихся на «милитаристском» этапе своего развития.

Неудивительно поэтому, что в «И цзине», классическом китайском сочинении, на протяжении тысячелетий считавшемся на Востоке одним из главных и лучших руководств по искусству государственного управления, содержатся предостережения о недопустимости узурпации гражданской власти военными. Негативные последствия восьмисотлетнего самурайского правления в Японии в достаточной степени подтверждают истинность и глубину пророчеств бесценной книги.

Милитаризм настолько извратил дзэн-буддизм, равно как и японскую культуру в целом,