«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

новой постройки”. Гнилые бревна – это, конечно, Государственный совет. Упоминания о них достаточно, чтобы раздались рукоплескания. За бревнами г. Рыжков вспомнил попранные права женщин, потрудившихся в освободительном движении. Опять рукоплескания, еще более шумные»[148]. Выступления лидера трудовиков вызывали у «Нового времени» упреки абсолютно идентичные тем, что возникали у «Русского инвалида»: «На кафедре депутат Аладьин. <…> “Когда пишется хартия народной свободы, нет места будничному торгу”. Этой фразы, очевидно, сильно понравившейся прежде всего самому оратору, было совершенно достаточно, чтобы спокойствие его покинуло, и он перешел на тон митингов. На сцене тотчас же появился рабочий вопрос, ужасная брешь между крестьянами и рабочими, священные идеалы трудящихся, свобода и самодеятельность и прочие атрибуту громких, но, увы, бессодержательных речей»[149]. Наконец, из всех членов Трудовой группы наиболее сильную неприязнь у «Нового времени» вызывал упоминавшийся также и «Инвалидом» депутат Заболотный: «Депутат Заболотный произносит речь, представляющую собой один из печальнейших образчиков происходящего в данный момент в Думе словоизвержения. Может быть, я ошибаюсь, но, когда он кончил, у меня совершенно ясно сформулировалось в голове впечатление, что этот человек говорил только для того, чтобы кому-то и для чего-то показать: “Смотрите, вот и я могу говорить радикальные речи!”»[150]. Для думского корреспондента «Нового времени» А.А. Пиленко выступления Заболотного, по всей видимости, служили ярчайшим примером распространенного в Думе демагогического красноречия: «С необыкновенным пафосом, осужденным последующими ораторами, он распинается за сто сорока миллионный русский народ и обращается с просьбой к “случайному” большинству Думы не узурпировать народных прав. Вспомнив дальше 70 миллионов женщин, многострадальное крестьянство, жаждущее якобы всей душой четыреххвостки, Заболотный выкрикивает: долой все неясные выражения. Ему, конечно, аплодируют». Заболотный раз за разом привлекал к себе раздраженное внимание Пиленко: «Снова появляется Заболотный и, сбавив на этот раз 40 миллионов, он защищает уже стомиллионное население России. Непонятливость и упорство Заболотного смутили очевидно даже страстного г. Аладьина…»[151] Октябристское «Слово» также критически относилось к выступлениям депутатов, принадлежавших к левому крылу Думы: «А затем вышел на кафедру настоящий социал-демократ – депутат Ильин и весьма решительно заявил громким голосом: – Не для кого не тайна, что для нас – рабочих идеал – учредительное собрание на основе четырехчленной формулы выборов. А потому я должен заявить Думе от имени всего пролетариата (как любят ораторы играть громкими фразами!), что мы протестуем не только против Государственного совета, но и против самого адреса. Это заявление не нашло сочувствия собрания; легкие аплодисменты лишь слева. В речи оратора есть одно недоразумение: если эта партия не согласна на адрес, то почему же редакция его в той же Думе прошла единогласно? Где же был в этот момент протест?!»[152]

Иногда «Инвалид» стремился подчеркнуть комичность и нелепость выступлений депутатов: «Вызывает смех и общее удовольствие хохол Киевской губ. Грабовецкий; он уже один раз выступал в Думе, но неудачно. Он жестикулирует, как-то забавно откидывается всем корпусом назад, размахивает длинными руками и, желая высказать все волнующие его мысли, то и дело сбивается на малороссийский язык»[153]. В схожем ключе о речи Грабовецкого, который не «сбивался на малороссийский язык», а сознательно старался говорить по-украински, стремясь повысить статус этого языка, отозвалась и газета «Слово»: «Депутат Грабовецкий от малороссов в синей свитке и зеленом кушаке, уже сидя на своем месте чему-то странно радуется. На месте не сидится – руки потирает, лицо так и сияет. Что-нибудь готовит. Оказывается, целую речь в юмористическом духе и притом по-малороссийски. На кафедре депутат Грабовецкий держится, как хлопцы на малороссийских спектаклях – весьма развязно. Вероятно, говорит что-нибудь смешное – некоторые депутаты с Юга так и покатываются»[154].

В «Русском инвалиде» во многих случаях стремились продемонстрировать бессмысленность думских прений, незаинтересованность и усталость от них самих народных представителей: «Много времени отнимает чтение (так в тексте. – А. Ф.) по записке своих взглядов на земельный вопрос Васильев (Новгор. губ.), причем читает-то очень тихо и плохо». Еще: «Гирнюс (Сувалковской губ.), который, тихо читая свою речь по тетрадке, сбивается, останавливается и выводит из терпения депутатов, оставшихся в зале (а таких было не более половины), слышны крики: “Довольно, довольно”»[155]. «Каждый пункт доклада комиссии о порядке заведывания зданием Таврического дворца обсуждается, открываются прения, вносятся новые предложения, поправки и, наконец, голосованием он принимается или отвергается», – с удивлением рассказывал корреспондент «Инвалида»[156]. Чрезвычайную затянутость, бессмысленность думских прений отмечал и критически оценивавший деятельность палаты народных представителей Пиленко: «Я не буду утомлять внимания читателей пересказом последовавших прений. Они были слишком сухи и ничтожны. Дума производила деление статей, вносила поправки, превращала основной проект в поправки и наоборот, комиссия отказывалась от своего проекта и снова его принимала и т. д. Реферировать обо всем этом нет никакой надобности»[157]. Подмечал он и утомление депутатов от длительных и бессодержательных прений: «Позднее время дает себя чувствовать. Зал понемногу пустеет; большинство, по-видимому, сильно утомлено и в задних рядах двое депутатов начинают серьезно засыпать. Запись ораторов между тем не прекращается и председателю передаются все новые и новые записки»[158]. Один из своих репортажей Пиленко, не щадя Думу, начал со следующих слов: «Сегодняшнее заседание Государственной думы во всяком случае нельзя назвать интересным»[159]. О том, что безудержное многословие некоторых депутатов доводило их коллег до крайней степени усталости и раздражения, писал и корреспондент «Слова» Н.В. Насакин (Н. Симбирский): «Около 7 час. вечера, после 3-х час. сидения, депутатские места начинают заметно значительно редеть»[160]. В качестве положительного героя у Симбирского выступает анонимный депутат, произносящий эмоциональную, но правдивую речь: «На трибуну выходит седой старик и говорит горячую речь. – Потому не сидят (депутаты на своих местах. – А. Ф.) – гремит старик, что много не по делу говорят. Умоляю вас ради Христа, говорите только по вопросу!»[161]

Михайлов часто использовал следующий прием: внимание акцентировалось на выступлении кого-то из депутатов, высказывающего критические замечания по поводу отдельных законопроектов, позиции занимаемой большинством Думы по тому или иному вопросу, медленности и неэффективности ее работы и т. д. Естественно, в «Инвалиде» критические высказывания занимали куда больше места, чем в действительности на думских заседаниях. Если в реальности подобного рода речи составляли примерно 1/10 или менее того из всех, произнесенных в Думе, то в «Инвалиде» где-то четверть, если не треть, текста рубрики «В Государственной думе» отводилась под критические замечания. Вот примеры передачи подобного рода выступлений: «Член Думы Возовик указывает на медленность законодательной деятельности Думы, которой между тем предстоит колоссальная работа: “Мы еще