«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

не успели сделать ничего из того, что обещали избирателям, а между тем в газетах говорят, что 15-го июня Дума будет распущена на каникулы”»[162].

Но все же особенно часто роль «резонера» на страницах в репортажах Михайлова доставалась графу П.А. Гейдену – лидеру сформированной в Думе депутатами, избравшимися от «Союза 17-го октября», Партии мирного обновления, – члены которой действительно не разделяли взглядов и настроения большинства депутатов. Михайлов передавал, что на одном из заседаний граф Гейден говорил о том, «что если ответы министров на обращенные к ним запросы будут и впредь вызывать такое оживленное обсуждение их в Государственной думе, то на одно это понадобится 75 заседаний, так как запросов направлено министрам больше 150». Он продолжал: «Но что мы нового здесь сказали – ровно ничего, хотя потратили на это 1,5 дня – все упреки да попреки, а дело не делается»[163].

Необходимо отметить, что Гейдену на страницах «Инвалида» досталась своего рода почетная миссия – вести полемику с трудовиками и социал-демократами. Причем речи последних передавались в основном в таком виде, как было показано выше, в то время как возражения графа Гейдена приводились подробно, с большим количеством пространных цитат.

Из всех выступлений депутатов самого подробного освещения на страницах «Инвалида» удостоилась речь М.А. Стаховича против обвинений военной и гражданской администрации в организации еврейского погрома, произошедшего в Белостоке в начале июня 1906 г. и унесшего порядка семидесяти жизней. Ее не просто пересказали, а почти целиком процитировали. Так выглядел наиболее важный фрагмент речи Стаховича в передаче «Русского инвалида»: «“При первых известиях о белостокских событиях, – начал речь оратор, – было так же много категорических утверждений вперед, как их много и теперь. Много догадок, много утверждений, но фактически не подтвержденных документально. Я считаю своим долгом заявить, что не верю в организацию погромов властями, я хочу заявить с этой кафедры, что события важны, но не в страстности, которая внесена в рассмотрение их, может быть их разрешение. Я не верю в участие высшего правительства в организации погромов. <…> Никому во всем свете белостокский погром не мог принести более вреда, как именно правительству. И я не понимаю, как оно может жестокими средствами, с самыми ужасными целями старательно подготовлять то, что для него чистая беда и больше ничего. В докладе утверждается категорически об участии в погроме местных властей и войск. Чтобы так твердо обвинять, так решительно устанавливать не только уголовное, но и величайшее государственное преступление, надо иметь позади себя не только внутреннюю убежденность, не только спутанные и подозрительные данные, надо иметь крепкое основание и твердое доказательство”. “Я уверен, – продолжает оратор, – что ни разорения, никакие другие несчастья не оставят такого ужасного следа, как унижение русской государственной власти”»[164].

В целом содержание речи Стаховича и реакция на нее Думы в газете были переданы верно, но все же не обошлось без небольших, но характерных искажений. При прочтении этого отрезка в «Инвалиде» могло создаться впечатление, что Стахович полагал «унижение государственной власти» возведением на нее голословных обвинений самым страшным преступлением похуже «разорения» и других несчастий. На самом деле он действительно говорил об «унижении государственной власти», но несколько в ином ключе: «И если что-либо именно дольше всего не простит, не забудет народ и второе поколение, и все мы, теперь живущие, то я уверен, что не разорение, не потери и даже не зверства, а вот чего не забудут: этого унижения русской государственной власти, того, что имя ее сделалось постыло, что когда о ней говорят, то русским не только больно, но и стыдно»[165]. Таким образом, преступниками оратор считал тех, из-за кого престиж правительства упал так низко, что его стало возможно подозревать в самых недостойных и отвратительных деяниях.

Гипотетически Михайлов мог неправильно или не до конца расслышать слова депутатов. В его распоряжении могло вовремя не оказаться стенограмм. В Государственной думе I созыва выдача журналистам и публикация стенографических отчетов могла задерживаться на 10–12 дней[166]. Однако определенная тенденциозность, прослеживаемая в манипуляциях со смыслами речей депутатов, говорит в пользу того, что искажения скорей всего были вполне осознанными.

Если взглянуть на другие газеты, то окажется, что группе графа Гейдена симпатизировали все те же «Слово» и «Новое время». «Все возлагают большие надежды на “партию центра”, которая <…> образуется вокруг графа П.А. Гейдена. С открытием действий этой партии соединяются надежды на то, что в Государственной думе перестанут только болтать и начнут действовать», – писал думский обозреватель «Слова»[167]. Для «Слова» Гейден также являлся самым сильным оппонентом левого крыла Думы: «Гейден спокойно анализирует их (трудовиков. – А. Ф.) слова и, как хирург, разрезает все на части и, отбросив в сторону вопли, крики, удары в грудь и т. п. аксессуары, показывает, что кроме воды ничего не было в речи его противника <…> Он берет, что называется, измором, и противники его, выболтав весь митинговый вздор, тяжело дыша, возвращаются на свои места с таким облегченным мозгом, что уже больше возразить они не в силах»[168]. «Новое время» указывало на то, что Гейден являлся одним из немногих депутатов, отстаивавших истинно-парламентские формы ведения дискуссии и приемы законодательной работы: «Гр. Гейден <…> сказал, что Дума должна “уважать чужие права”, что “амнистия везде и повсюду принадлежит прерогативам верховной власти”, поэтому “нам совершенно неприлично возбуждать вопрос о требованиях”. Совершенно неприлично! Это первое слово на почве корректности и уважения чужих прав»[169].

Еще одной особенностью освещения деятельности Думы на страницах «Русского инвалида» было то, что газета не скрывала враждебного или, во всяком случае, настороженного отношения к депутатам, представлявшим национальные окраины. Намекалось на то, что они неспособны искренне отстаивать интересы России в силу своей этнической принадлежности. В число таких «записных врагов родины» закономерным образом попали члены польского коло. В одном из номеров пересказ выступлений двух депутатов-поляков сопровождался следующим комментарием: «Интересны и оригинальны речи были речи двух депутатов: Стецкого (Люблинской губ.) и князя Друцкого-Любецкого (Минской губ.); их устами сегодня в первый раз заговорили окраины, а в частности Польша. У обоих сильный польский акцент, все интересы в узкой сфере родной “отчизны”»[170].

Иногда Михайлов прибегал и вовсе к грубому искажению смысла речей депутатов. Эти случаи легко можно выявить, сопоставляя пересказ выступлений и «цитаты» из них в «Инвалиде» с думскими стенографическими отчетами. Особенно показательной в этом отношении является передача «Инвалидом» речей депутатов Левина и Винавера по поводу белостокского погрома. Для дискредитации Левина и Винавера были приняты радикальные меры. Концовка речи депутата