Империя истребления: История массовых убийств, совершенных нацистами - Алекс Кей

угрозу. Чувствуешь это в воздухе. Отдаешься этому. Иначе не могу вам объяснить. И в то утро я увидел, как выводили мою мать и двух сестер. Это было очень, очень рано утром. И там был еще один барак, их тоже раздевали и выводили. И мой барак, и меня в том числе, раздели и вывели. Но это делали по частям. Это была первая линия, и мы все выстроились в некое подобие шеренги. И линия была такая. Те стреляли, они падали, тоже в ряд, как подкошенные. Но что я заметил, так это ужасный запах земли. Ужасный запах земли и такой, как будто когда красят, – я не могу объяснить. И что это было, была вырыта такая огромная могила, и она была наполовину заполнена… известью, она выглядела будто гашеная, такая кипящая, белая. Мне это напомнило… в детстве я ходил в хедер, у меня был карбид. Помните, были лампы, в которые наливали немного воды, и они загорались. А у нас был маленький насос, и мы накачивали воду, чтобы она горела. И я видел, как мою мать и моих четырех сестер расстреляли и они туда упали. Теперь я не знаю, можно ли назвать это чудом, можно ли назвать это вмешательством Божьим, или как это можно назвать, я не знаю. Поставили другую шеренгу, и передо мной осталось человек семь или восемь. Мы должны были быть в следующем ряду. Вот… и этот ряд прошел вперед. Вот… вы, наверное, заметили, что я перескочил через вопрос о моей матери и четырех сестрах, что они были расстреляны и выстроились в еще один ряд. Очень трудно объяснить это чувство. Сыну видеть, как расстреливают его мать и четырех сестер. Но, знаете, в моих глазах не было слез. Не было никаких сбоев в механической работе тела. Потому что я знал, что буду следующим. Вопрос не стоял так, что их убили, а ты… ты… ты как-то… будешь выживать. Не было… ни чувств, ни… ни боли, ни реакции. А тот ряд… все происходило так быстро, тот ряд прошел вперед, и не успели их всех расстрелять, как начался воздушный налет. Откуда-то появились самолеты, иностранные самолеты, авианалет. Завыли сирены. И всем пришлось лечь лицом вниз. И в эти… наверное, минуты, секунды… все, кого еще не расстреляли, бросились врассыпную. В том числе и я. И все мы голые. Мы все голые. И все мы почему-то думаем, что выживем. И некоторые из нас выжили, потому что мы бежали, бежали и бежали – это все происходило в лесу, не забывайте. Это все происходило в лесу. Пока я не увидел крестьянский двор. Я зашел на двор. Все были на работе, а кто был… на самом дворе, тот был в доме. Я взял мешок, надел его вверх ногами, сделал дырки в той части, где дно, и просто продел туда руки. И правда, честно, я вошел и сказал: «Знаете, я… я только что спасся от… от убийства». Я не сказал, что я еврей. Просто сказал, что я убежал, что меня хотели убить, и не могли бы они… не могли бы они – понимаете, я голый – не могли бы они дать мне что-нибудь надеть и что-нибудь поесть. Они сказали: «Да». Они дали мне поесть. Там были одни женщины, мужчины были в поле. И они дали мне поесть. Для своего возраста, мне было десять лет, я был хорошо сложен и высок. Когда вечером мужчины вернулись домой… очевидно, им сказали, что… я пришел, сбежал от убийств и так далее. Они сказали: «Ну, ты можешь оставаться здесь до прихода немцев. А когда придут немцы, мы тебе скажем. Мы предупредим, чтоб ты успел сбежать». Потому что они не хотели, чтобы я там был, потому что тогда их бы в любом случае убили. Поэтому они не хотели брать на себя ответственность, чтобы там был кто-то, из-за кого их жизнь оказывалась под угрозой. Это я вполне понимал{136}.

Самым поразительным аспектом примечательного свидетельства Йозефа Перла являются, пожалуй, отделенные почти пятьюдесятью годами от событий воспоминания о том, что он испытывал, когда столкнулся с неизбежной смертью: инстинктивное чувство опасности, запах земли, вид «кипящей извести», отсутствие боли, когда были расстреляны его мать и четыре сестры, и «механическая» работа его тела.

Еще одно воспоминание, которое Перл подчеркивает в своем рассказе, – это воспоминание о том, как его раздевали. Евреев часто заставляли раздеваться догола перед убийством. Всех жертв публичного расстрела ЕК 9 в белорусском городе Витебске в начале августа 1941 г. – 27 евреев мужского и женского пола – перед расстрелом заставили полностью снять одежду. В том же месяце ЕК 9 заставила все еврейское население города Суража – более 500 мужчин, женщин и детей всех возрастов – перед расстрелом раздеться догола на месте сбора. То же самое произошло во время бойни в Бабьем Яре в конце сентября. Можно привести еще много примеров. Заставляя жертв раздеваться перед убийством, преступники, прежде всего, получали возможность украсть одежду, которая иначе оказалась бы в братских могилах или была бы сожжена вместе с телами своих хозяев. Кража еврейского имущества всегда была неотъемлемой чертой антиеврейской политики нацистов; казни не были исключением и тоже сопровождались разграблением еврейского имущества. Однако в случае с расстрелом в Витебске одежда жертв была сожжена там, где ее оставили. Это позволяет предположить, что имелись и другие мотивы, такие как предотвращение попыток побега или деиндивидуализация жертв путем превращения их во внешне однородную массу тел, а также вуайеризм и желание подвергнуть жертв перед смертью максимальному унижению{137}.

Принудительное обнажение часто становилось неотъемлемым элементом массовых убийств евреев не только во время расстрелов, но и в лагерях уничтожения, где их заставляли раздеваться под предлогом принятия душа перед тем, как убить ядовитым газом. Принуждение к наготе было не единственной формой сексуального и сексуализированного насилия, применявшегося в рамках массовых убийств. Задокументировано множество случаев изнасилования еврейских женщин непосредственно перед или даже во время расстрелов. Впервые члены одной субкоманды EK 9 изнасиловали несколько девушек при ликвидации гетто в белорусской деревне Яновичи в сентябре 1941 г.: тогда они расстреляли 1025 евреев. Во время ликвидации Брестского гетто в октябре 1942 г. немецкие полицейские насиловали молодых девушек, прежде чем расстрелять их. В ряде оккупированных городов, таких как Эйшишкес и Каунас в Литве, составлялись списки всех незамужних еврейских женщин, которых немцы затем сортировали, насиловали и расстреливали. Еврейские мужчины также становились жертвами сексуального насилия: например, в латвийском городе Бауске местный командир вермахта второй лейтенант Непил, уроженец Вены, и начальник полиции города Друвескалнс организовали в июле 1941 г. кастрацию 56 евреев-мужчин, включая 10 мальчиков в возрасте от 8 до 15 лет. Болезненную процедуру проводил латышский врач Штайнхартс{138}.

К концу 1941 г. немецкие войска уничтожили более 900 000 советских евреев. Около 460 000 из них, то есть половина, стали прямыми жертвами айнзатцгрупп А–D, айнзатцкоманды «Тильзит» и айнзатцгруппы z. b.V. Практически сравнялись с айнзатцгруппами А–D по общему количеству убитых ими евреев двенадцать полицейских батальонов, составлявших четыре полицейских полка – «Север», «Центр», «Юг» и z. b.V. Последний был передан в распоряжение высшего руководителя СС и полиции юга России и позднее высшего руководителя СС и полиции z. b.V. В целом эти двенадцать полицейских батальонов несут ответственность за вторую по величине долю убийств после айнзатцгрупп. За ними идут формирования СС, действовавшие в 1941 г. в армейской группе или в тылу армии: 1-я пехотная бригада СС, 2-я пехотная бригада СС и кавалерийская бригада СС. В 1941 г. силами этих соединений было уничтожено не менее 57 000 советских евреев. Наконец, дальше следуют подразделения вермахта, дислоцированные на фронте и в тыловых районах. Одна лишь 707-я пехотная дивизия убила в Белоруссии осенью 1941 г. более 10 000 евреев (что ставит ее в один ряд с некоторыми частями вермахта, тогда же действовавшими под командованием Бёме