«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

рукава. Но, относясь безусловно сочувственно к побуждениям, которыми руководствуются пишущие – “внести свою лепту на общее благое дело”, необходимо в то же время относиться к ним весьма осторожно, особенно к предлагаемым рецептам. Понятно, что беды нет, если рецепт оказывается неподходящим, когда лекарство еще не принято, – и лучшие медики ошибаются; понятно и то, что не каждый рецепт, прописанный для “возрождения”

армии, будет использован теми, от кого зависит самое дело, а все же потолковать в печати о рецептах не лишнее, тем более, что некоторые из них, соблазнительные при первом взгляде – оказываются несомненно неприемлемыми, если посмотреть ближе»[83]. «Военный голос» не упоминался прямо, но несложно догадаться, что, говоря о военных, предлагавших «рецепты», Паренсов имел в виду именно авторов этой газеты. В «Военном голосе» были задеты покровительственным отношением и снисходительным тоном генерала и потому отреагировали достаточно резко: «Мораль сей басни о рецептах такова: пускай себе балуются – писатель пописывает, а читатель почитывает, те же, “от кого зависит самое дело”, поступят по-своему, как им выгодно и нужно: нужды нет, что “печать – выразительница общественных нужд и воззрений”. Ведь те, от кого пока еще зависит самое дело, признают эту истину, как и многие простые, евангельские истины, только на словах, только в теории, только тогда, когда это им выгодно. Тогда они вспоминают и о печати и пытаются при помощи рептильных органов и органов официозных создать это общественное мнение – по крайне мере призрак, тень его» (26 февраля).

В последних словах в полной мере выразилось отношение «Военного голоса» к «Русскому инвалиду» – «рептильный» орган, обслуживающий интересы министерства и нисколько не отражающий мнение армии. Несколько позднее А.Н. Брянчанинов выступил в «Военном голосе» против помещенной в «Инвалиде» статьи графа А.Д. – под этим псевдонимом скрывался регулярно писавший для «Русского инвалида» будущий атаман Всевеликого войска Донского П.Н. Краснов. Он писал, что причины поражения в войне могут крыться в недостатках офицерского корпуса русской армии (в частности, офицеры приобретали негодные для похода предметы обмундирования). В связи с этим Краснов в свойственной ему манере предлагал отправиться «в чистую и ясную лазурь небесного свода для отыскания идеального офицера, отрешившегося от мира и отдавшего жизнь родине»[84]. Брянчанинов парировал: «Итоги войны, кажется, достаточно ясно показали, что побеждает тот, у кого вся военная подготовка и в том числе хорошее обучение покоятся прежде всего на чувстве долга, уважении к законности, уважении прав и личности подчиненного, а у последнего, кроме того, на чувстве собственного достоинства и разумном самопочине (инициативе. – А. Ф.). Вот этих-то качеств у нас часто очень и очень не доставало, и об этом-то и надо кричать от всего наболевшего сердца, а не о том, на какой кровати спать офицеру в мирное время, или какие носить сапоги. Нам не нужны офицеры, отрешившиеся от мира (это удел монахов), а нужны офицеры, не только преданные своему делу, но и в совершенстве его знающие, не только умеющие кричать: “Все ляжем костьми”, но такие, которые понимали бы, что гораздо больше чести уметь заставить врага лечь костьми, а ведь нас до сих пор только и хватило на то, чтобы самим костьми ложиться» (1 марта).

Наивысшего накала полемика достигла позднее. Еще один генерал – участник Русско-японской войны и известный военный писатель, впоследствии автор нашумевших воспоминаний «Записки генерала-еврея» – М.В. Грулев под псевдонимом Строевой встал на защиту чести «Русского инвалида»[85]. В своей заметке он пытался доказать, что «Русский инвалид» всегда являлся выразителем наиболее «прогрессивной» военной мысли. В подтверждение этого тезиса выдвигался следующий аргумент: в «Русском инвалиде» помещали статьи крупнейшие знатоки военного искусства, чей авторитет признавался всеми: генералы Драгомиров, Пузыревский, Войде и др.[86] В «Военном голосе» Сандр – Тавастшерна опубликовал «Ответ защитнику официальной печати»: «Он (“Русский инвалид”. – А. Ф.) не хочет согласиться с нами, что официальный орган печати прогрессивным быть не может. Он спорит против очевидности вместо того, чтобы оглянуться на своих собратьев – “Прав. Вестник”, “Ведомости Градонач.”, на бесконечный ряд тощих “Губернских Ведомостей”. В лице петербургского г. Строевого, он из сил надрывается доказать, что он не является синонимом отсталости, косности и рутины <…> Нет, в отраженных лучах таких светил, как наши лучшие военные мыслители – М.И. Драгомиров, Пузыревский и др. не скрыть “Рус. Инвалиду” своего убожества, как не оправдать его и недостатком места для дельной мысли и равнодушием офицеров-читателей к “военным сочинениям”». В конце Тавастшерна выразил некоторое удивление относительно приемов, которые использовал Грулев для воспевания заслуг «Русского инвалида»: «К “казенным” мыслям “Русского Инвалида” мы уже привыкли, но хлестаковщина в этом почтенном официальном органе печати – явление новое…» (4 мая).

Полемика с Грулевым побудила Тавастшерну более развернуто высказаться о состоянии военной печати. В серии заметок по этому вопросу он развивал примерно те же мысли. Русская военная печать (до появления свободного и независимого «Военного голоса») находилась в удручающем состоянии. Казенные «Русский инвалид» и журнал «Военный сборник» отсутствием «живого слова» и «живой мысли», по мнению автора, начисто отбивали у офицеров интерес к чтению литературы по военным вопросам: «До настоящего года военная печать имела почти исключительно официальный характер. Ряд специальных толстых журналов и сборников <…> выходили со станков главных управлений и вследствие обязательности подписки расходились по войсковым штабам и канцеляриям военного и морского министерств, во все концы нашего обширного отечества для того, чтобы быть там похороненными в шкафах, на общем кладбище, наряду с сотнями таких же, как они, покойников. Неразрезанные листы этих сухих и неинтересных даже по одному своему внешнему виду томов могут служить эпитафией мертвой мысли, в них воплощенной. Военное общество, за редким исключением, не проявляло никакого к ним интереса, и не потому, чтобы оно не интересовалось военным делом, а потому, что оно изверилось в надежде услышать с канцелярских печатных станков живое слово, яркую мысль, согретый смелым и откровенным чувством ответ на жгучие запросы, волнующие армию и флот» (12 апреля). Если специальные военные журналы, по версии Тавастшерны, неразрезанными пылились в шкафах, то «Русский инвалид» не пользовался «ни влиянием, ни авторитетом в войсковой среде, вызывая, напротив того, отрицательное к себе отношение, выразившееся в нескончаемых насмешках», он «стал синонимом отсталости, косности, рутины и чисто приказного отношения к делу; читался он наряду с приказами по части и служил преимущественно для справок о чинопроизводстве» (12 апреля).

Грулев не мог оставить выпады Тавастшерны без ответа: «Вероятно, г. Сандр стоит очень далеко от армии, если не понимает, что, воспитывая солдата, как