Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

Принятая на митинге в смоленском селе Скачково «резолюция деревенской бедноты» завершалась приветствиями Ленину, Троцкому и «гражданской войне в деревне, ибо только через нее путь к освобождению бедноты из цепких лап кулачества и буржуазии»[2219].

Как и в других случаях, большевистский центр не предъявлял работникам на местах жестких требований к выбору риторического репертуара: проговаривание понятия гражданская война оставалось индивидуальным решением, однако нередко инструментом политической классификации служило разделение вооруженных конфликтов на «правильные» и «неправильные» гражданские войны.

Об общественном расколе, проявлявшемся и в различном употреблении словосочетания гражданская война, свидетельствовали современники. М. М. Пришвин записал в свой дневник разговор, подслушанный на площади у храма Христа Спасителя в Москве. Главное в зафиксированном писателем хаотичном обмене репликами — это факт употребления этого термина «простым народом», что свидетельствует об интериоризации языка конфликта «простолюдинами»:

— Да здравствует гражданская война!

— Долой оружие!

— Товарищи!

— Брат мой!

— Я вам не брат: да здравствует гражданская война!

— Я вам не товарищ, а брат: долой оружие!

На вопрос «Когда же конец войны?» некий «товарищ» отвечал: «Гражданской? когда будет один класс», упрек в проповедях «вражды и зла» он парировал встречным обвинением: «А вы [проповедуете] мир, который хуже войны»[2220]. Если Пришвин точно передал смысл описанной им коммуникативной ситуации, то это свидетельствует о проникновении риторики противоборствующих политических лагерей на уровень «обыденной» жизни.

Представители «простого народа» иногда высказывали свои оригинальные взгляды на гражданскую войну, направляя письма с «советами» или «предложениями» советским вождям[2221]. В декабре 1918 года Ленин получил письмо некоего «красноармейца-фельдшера». Текст начинался с трех лозунгов: «Долой гражданскую войну», «Долой бедных, долой богатых» и «Да здравствует коммунизм». Адресант предлагал «меры сорганизовать деревню», первой из которых стала бы отмена комбедов. Можно было бы ожидать от автора подобного письма других предложений по «нормализации» жизни крестьян, но неожиданно прозвучал иной совет о том, как следует «прекратить войну в деревне»: «Это обязательное принудительное образование Коммун». Подобная мера приведет к равенству и самоуправлению: «И прекратится „Гражданская война“», — оптимистично заключал писавший[2222]. Этот документ замечательно иллюстрирует наличие среди сторонников советской власти гибридных воззрений на смысл гражданской войны и пути ее преодоления, вплоть до использования «антисоветского» лозунга «долой гражданскую войну». При этом элементы насилия и «принуждения» оставались в ряду необходимых и открыто проговариваемых мер.

С весны 1918 года и большевики, и их противники горячо спорили по вопросу о границах допустимого насилия в деле разрешения продовольственного вопроса, часто обвиняя друг друга в лицемерии[2223]. Для многих большевиков «гражданская война в деревне» органично встраивалась в картину «углубления» революции как формы классовой борьбы, самые радикальные из них открыто на нее ориентировались. Противники большевиков в большей или меньшей степени признавали наличие конфликтов, однако часто делали акцент на вине большевиков (реже — левых эсеров) за «гражданскую войну в деревне».

Последняя, в свою очередь, может быть адекватно понята в тесной связи с дебатировавшимся вопросом о строительстве армии и политическим дискурсом о ведении войны в целом.

Военное строительство изначально представляло серьезнейший вызов и для большевиков, и для их противников, поскольку переживавшая революцию армия являла собой картину социального и политического раскола. С февраля 1918 года еще острее встали практические проблемы: боеспособность, дисциплина, мобилизация. Их решение зависело и от характера того вооруженного конфликта, в котором должны были участвовать вооруженные силы. Так, летом 1918 года происходили восстания в красноармейских частях по причинам «нежелания идти на фронты гражданской войны…»[2224]. Часть бывших военнослужащих, офицеров и солдат, вступивших в ряды РККА, готова была воевать с немцами и их союзниками, но не хотела участвовать в гражданской войне[2225]. Иногда такая аргументация скрывала нежелание вообще участвовать в боевых действиях, подвергая свою жизнь опасности, но порой отказ от участия именно в гражданской войне был принципиальным, особенно это было присуще офицерам[2226].

В этом отношении показательна анонимная статья «Настоящие не пойдут», опубликованная в харьковской беспартийной газете «Возрождение» в апреле. Она завершалась призывом: «Не зовите русское офицерство в партийную армию гражданской войны»[2227]. Подобные публикации отражали распространенные настроения того времени: многие ожидали быстрого и неизбежного столкновения большевиков с Германией, в этой ситуации вступление в РККА могло бы восприниматься как патриотический выбор (о конкуренции за патриотический образ см. далее). Многим военнослужащим, которые сделали такой выбор, все же пришлось затем участвовать в гражданской войне на стороне красных.

Для сторонников умеренных социалистов вопрос о гражданской войне также мог быть вполне практическим, и здесь речь шла о возможности службы в Красной армии. На этот вопрос еще в конце февраля однозначно ответили московские народные социалисты в своей листовке: «…не для борьбы с врагами родины, а для порабощения и поругания ее и для гражданской войны формируется „красная армия“»[2228]. «Она будет вести гражданскую войну…» — звучало обвинение в адрес Красной армии в печатном органе партии меньшевиков 22 марта[2229].

Большинство участников совещания Бюро Уральского областного комитета РСДРП(о) 10 марта высказалось «за участие в Красной армии при условии, конечно, достаточных гарантий от участия в гражданской, междоусобной войне»[2230]. Таким образом, оправдывалось лишь участие во внешнем конфликте, но не во внутренней вооруженной борьбе. В иной же ситуации некоторые меньшевики могли вступить в Красную армию и для борьбы с «контрреволюцией» (новые аргументы сторонники такого выбора получили после переворота, который привел к власти адмирала А. В. Колчака).

На заседании ВЦИК 22 апреля Троцкий отвечал умеренным социалистам, критиковавшим применение классового подхода к формированию армии. Он же обосновывал невозможность включения в армию «темных элементов, запуганных и обманутых», ввиду опасений, «что, заключая (!) их в армию, мы включаем в армию гражданскую войну»[2231]. Принятый в тот день Декрет о всеобщем военном обучении содержал формулировку: «Вооружать буржуазию значило бы вносить непрерывную междоусобицу внутри армии…»[2232] Красная армия создавалась большевиками прежде всего для ведения классовой борьбы, доведенной до уровня гражданской войны. Такая армия должна быть свободна от внутренних классовых противоречий, что отражалось в дискуссиях о комплектовании армии и принципах назначения ее командного состава.

В небольшой статье «Офицерский вопрос» (конец июля) Троцкий полемизировал с расхожими представлениями о том, что «бывшие офицеры… не хотят участвовать в гражданской войне». Он уточнял, опираясь на распространенное в социалистических кругах мнение о разных типах гражданских войн: офицеры не хотели «участвовать в гражданской войне на стороне правящих ныне рабочих и крестьян». В этой связи