Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

Сложные механизмы демократии и права, считал Шмитт, и в этом есть своя логика, которая делает его рассуждения весьма актуальными сегодня, не позволяют «суверену» быстро и решительно реагировать на возникающие вызовы. Правовое государство может существовать в периоды стабильности, но они в истории человечества случайны, нормальным является, напротив, «чрезвычайное положение». С этим согласился бы и Сталин, и многие условные демократы на съезде, считавшие, что реформы надо проводить в жизнь «твердой рукой» по модели чилийского диктатора Аугусто Пиночета (в то время считалось, что он добился больших успехов в экономике, хотя и казнил кучу народа после того, как прежний президент — коммунист Сальвадор Альенде застрелился из автомата Калашникова, подаренного Фиделем Кастро).

«Политическое» Шмитт определил как сферу, где происходит разделение на друзей и врагов — такому пониманию следовала и власть в СССР вплоть до прихода Горбачева: «кто не с нами, тот против нас». Горбачев и сам вырос в парадигме ленинско-сталинской интерпретации классовой борьбы, хотя к тому времени, о котором мы говорим, от нее уже отходил, признавая приоритет общечеловеческих ценностей. Но значительная часть не только партийной верхушки, но и граждан СССР по-прежнему делила сограждан на друзей и врагов, питая ненависть к появившимся первым кооператорам, а этот классовый антагонизм влиял и на настроения народных депутатов.

Горбачев предложил отказаться от деления на друзей и врагов и договориться о новом «знании» на съезде народных депутатов, по идее представлявшим все слои «народа». В таком виде «политика» уходит от определения Шмитта на противоположный фланг и напоминает делиберативную демократию, которую придумал другой немец и антифашист Юрген Хабермас. Делиберативная демократия означает выработку на основе консенсуса в ходе рациональной публичной дискуссии решений, которые учитывали бы мнение всех, кого они могут коснуться. Важнейший принцип такой дискуссии, по Хабермасу, состоит в том, что ни один из ее субъектов не может быть лишен слова, но это затягивает темп преобразований, а то и делает их вовсе невозможными, и тут Хабермас сталкивается с аргументами Шмитта и «моделью Пиночета».

Первое выступление Горбачева, еще только будущего председателя, перед Съездом народных депутатов СССР. Зал — сжатая пружина

25 мая 1989

[Архив Горбачев-Фонда]

Делиберативная (совещательная) демократия — не утопия, в чем часто упрекают Хабермаса, так же, как не была утопичной и мечта Горбачева совместить политику и нравственность. Но это идеальные, а не реальные модели. Горбачев, избранный Съездом народных депутатов на должность его председателя с результатом 95,6 % голосов, сразу же столкнулся прежде всего с невозможностью организовать здесь рациональную и аргументированную дискуссию: из трех признаков, по Хабермасу, присутствовал только один — она была публичной и транслировалась в прямом эфире советского телевидения. Но это лишь добавляло в шоу элементы популизма и нарциссизма и еще более затрудняло поиск рационального компромисса.

Горбачев, дирижируя выступлениями, не мог встать над схваткой, но пытался оставаться в центре, примиряя крайности. Однако навык и богатый опыт переговоров и поиска компромиссов, который был у него, как и у любого другого члена Политбюро, у номенклатуры среднего звена, образовавшей «агрессивно-послушное» большинство на съезде, отсутствовал — она привыкла или подчиняться, или командовать. У активного же меньшинства либерально настроенных разночинцев навыка достижения компромиссов не было тем более: на кухнях, где еще недавно они только и осмеливались рассуждать «о политике», никаких компромиссов никто не искал — там спорили до хрипоты, и каждый оставался при своем мнении.

Когда дело дошло до принятия решений, пусть даже самых общих, произошло ровно то, за что поносил демократию Шмитт: демократический механизм оказался непригоден для принятия решений в ситуации «чрезвычайного положения», а обстоятельства складывались чем дальше, тем более чрезвычайным образом.

Важнейшим результатом Первого съезда стали не принятые им документы, которые спустя два-три года были забыты, а то, что за две недели его работы новые политики посмотрели друг на друга, переругались, передружились и образовали протофракции — своего рода горбачевские элиты, лишь немногие представители которых, впрочем, сохранили эти позиции в дальнейшем.

Глава 20

Вниз по лестнице, ведущей вверх («легитимность»)

«Авторитет»

Примерно в те же годы, когда проходили съезды народных депутатов, один довольно известный вор в законе, отошедший от дел, через общего знакомого попросил меня прочесть рукопись его книги. Он написал ее сам и довольно грамотно, подробно рассказывая, где, в каких камерах и с кем сидел. Я долго не мог понять, что это мне напоминало, пока не сообразил, что мысль автора перекликается с известным тезисом Томаса Гоббса о происхождении государства как альтернативы «естественному состоянию войны всех против всех». Подробно аргументируя выводы личным опытом, автор клонил к тому, что «смотрящим» (властью) в тюрьме становится не самый сильный, жестокий и даже не самый хитрый, а тот, кто умеет разрешать («разруливать») конфликтные ситуации. В этом смысле преступный авторитет в самом деле в своих кругах пользуется авторитетом, ради его повышения он эти конфликты еще и провоцирует, и подогревает. Это власть арбитра — толкователя традиций и норм («понятий»).

Горбачев в рамках Политбюро и ЦК, составом и иерархией которых он к тому же умел манипулировать, пользовался такой же властью-авторитетом. Но этот тип власти может возникать и поддерживаться лишь в небольших и персонализированных сообществах. В СССР власти-авторитету первого лица подчинялось коллегиальное руководство высшего уровня, а далее в отношении «народа» эта верхушка реализовала власть уже совсем иного свойства — с помощью издревле известных способов: кнута, пряников и идеологии, которые представляют собой лишь разные грани и степени принуждения.

Ханна Арендт в работе «О насилии» приходит к странному, на первый взгляд, выводу, что в основе власти лежит не насилие, с которым ее чаще всего ассоциируют, а согласие соответствующего сообщества, то есть опять же авторитет [в европейских языках «authority» (англ.) — один из терминов, обозначающих власть]. Насилие же, напротив, ведет к утрате авторитета. Арендт приводит пример: отец утрачивает власть над сыном в двух случаях: когда пускается с ним в споры или когда наказывает — так он встает с сыном на один уровень, и тот получает право давать собственную оценку отцу.

Горбачев оказался в своеобразной «вилке Арендт»: и принуждение, и обсуждение (спор) влекли для него утрату авторитета. Он удалил из Политбюро («наказал») слишком многих, и тем самым постоянно пополнял ряды тех, кто неодобрительно отзывался о нем за его спиной. Но он также поощрял и споры, становясь на одну ступень со