Перегрины. Правда за горизонтом - Василий Кленин

Опытному мореходу (а благостный, несомненно, был им, с юных лет работая на весле) многое может сказать даже небольшой силуэт лодочки, находящейся в необозримой дали. Во-первых, он сразу узнал обводы, сделанные опытными руками именно портойских мастеров. И потому казалось странным, что северное каноэ шло в Летапику с юга. По урывчатому дерганому ходу понял Гуапидон, что люди в каноэ гребут изо всех сил. Причем из последних. Беспорядочно машут веслами, а потому выходит то дружный гребок, то разнобой бессмысленный. И лодочка от того рассекает тихую гладь, как нож с заусенцами: то режет, то цепляется.

И кто может грести так? Либо криворукие люди, никогда в каноэ не сидевшие, либо моряки, уже долгое время убегающие от чего-то. От шторма или… От чего убегали эти портойи, если на небе не было ни облачка, а воздух еле шевелился от слабого ветерка?

Гуапидон так взволновался, что ничего не сказал детям. Молча сошел с тропы и по скалам устремился вниз к гавани. Путь его был значительно короче, но каноэ ткнулось в берег Папаникея немного раньше. В гавани всегда хватает людей, «Дети» и ара уже столпились возле гостей, и начали гудеть растревоженным ульем. Забыв про вежливость, Гуапидон растолкал местных, пробираясь в эпицентр волнения. Его взору предстали пятеро. Космы, бороды и косы сразу выдали макатийцев в четверых из них. Все они были изранены, один даже не держался на ногах. А вот пятым был портой, и священник его узнал.

– Мелид! – крикнул он, привлекая внимание. – Эй, Протит! Что случилось?

– Благостный! – торговец Протит, конечно, сразу узнал единственного портойя, живущего не Папаникее. – Беда случилась! Я был в Макати, когда на них напали «железные». Их было много – не одна сотня! Похоже, это нашествие. Они окружили Макати и не оставили нам шанса… Мой брат – он там остался.

– Убили? – ахнул Гуапидон.

– Не знаю, – опустил голову Мелид. – Не видел. Надеюсь, он смог выжить…

Гуапидон, утешая, приобнял торговца. Но взгляд его искал летапикца постарше статусом. Наконец выбрал парня с растатуированным лицом и крашеными волосами.

– Эй, друг! Мой земляк принес очень важные и тревожные сведения! Срочно пошли кого-нибудь к вождям! На нас могут напасть ваши главные враги!

– Мой брат уже бежит к дому вождей, жрец, – кивнул расписной летапикец. – Скажи нам, портой, далеко ли враги?

Мелид отстранился от благостного и мотнул головой.

– Не знаю, – выдохнул он. – Они не гнались за нами по пятам. Их каноэ были далеко от того места, где мы вышли на воду. Да и нельзя им спешить. Раненых и погибших у них было немало. Уж макайтицы постарались, – Малид задумался. – Вряд ли они успеют приплыть сюда сегодня. Хорошо, если завтра.

– Что ж, у нас есть время, – кивнул «расписной».

==ТОМ II== Пролог. Песня коки

Палящий огонь начал затухать. В далеком далеке стало темнеть, и с низинок потянуло сыростью. Маленький коки осторожно выглянул из-под скрученного бурелого листа, где царил манящий запах плесени. Коки был буроватого оттенка с полоской от носа до попки. И, если бы лягушонок мог различать цвета, он обязательно отметил удивительное сходство с приютившим его мертвым листом.

Но коки был лишен такой возможности, лишен самой матушкой природой. А потому ценил свое убежище только лишь за ощущение безопасности и неувядающую сырость, которая не позволяла подсохнуть его нежному брюшку, равно как и остальным частям тела.

Становилось всё прохладнее, и та же матушка-природа нещадно гнала коки из безопасного убежища. Лягушонок был совсем юн. Если бы знал он, что такое человеческие пальцы, то четко осознавал бы, что он меньше самого короткого из них. Но и эти сведения были недоступны крохотной бусинке мозга, скрытой в голове. Здесь гораздо больше места было отдано выпученным глазам. Ими-то лягушонок сейчас вовсю и работал.

Юный-то юный, но он отлично знал, как много опасностей таит безграничный мир за пределами бурого листа. Да что уж там – и сам лист не гарантирует покоя.

Но сегодня коки не думает о безопасности. Кровь кипит в трехкамерном сердечке миниатюрного земноводного. Незримый огонь твердит, что надо пренебречь страхами. Забраться на место повыше и запеть. Выплеснуть все свои чувства, всю безграничную страсть маленького лягушонка. Чтобы даже небеса услышали!

Коки в последний раз огляделся. Мир был практически неподвижен, лишь листва слегка покачивалась под ленивым усилием ветра. Но ни листья, ни вечерний ветерок никогда не угрожали жизни коки. И он уверенно пополз наверх по прелым останкам давно умершей, но еще не разложившейся древесины. Далеко в темноте то тут, то там уже разрезали тишину звуковые сполохи мощного курлыканья. Это подстегнуло лягушонка! Страх опоздать заставил его двигаться не только ползком, но и прыжочками. На гребне кучи земли, трухи и листвы он замер. Здесь его будет слышно далеко.

И лес наполнила Песнь.

Да, на самом деле, это была лишь одна из многих песней. Хор рос и крепчал, урожая заполонить собой весь лес. Кто бы, не зная правды, подумал, что его издают крошечные существа – одни из самых маленьких в этом лесу?

Но для юного коки это была только его личная Песнь. Он вымучил и выстрадал ее, он не слышал уже никого вокруг. В своей Песни он звал и страдал от одиночества. В ней сосредоточилось вся его страсть, всё желание жить и продлить эфемерное бессмертие, хотя бы в своем потомстве.

Пузырь на горле раздувался вновь и вновь, Песнь уносилась к небу. И маленький лягушонок даже не подозревал, что где-то невероятно далеко – в двух человечьих шагах – замер слушатель. Из таких, у которых самый малый палец длиннее, чем весь крохотный коки: от пасти до попки.

Человек уже разглядел в сумерках маленького лягушонка, что заполонил красивым пением всю местную округу. Сначала он замер, но слушать сумеречные концерты ему было некогда. Стараясь не шуметь и не делать резких движений, человек начал плавно приближаться к кочке, на которую влез коки. Правая рука поднималась к плечу, словно в приветствии: я безоружен, незнакомец. Но это было не так – сама ладонь превратилась в оружие, когда стремительно вылетела вперед и накрыла лягушонка плотным куполом.

Крохотное тельце с фатальным запозданием тыкалось в непробиваемые стены купола из ладони и пальцев, каждый