Когда солнце погасло - Янь Лянькэ

когда отец выругался, велосипед дернул рулем. Качнул кузовом. И плавно, вприпрыжку покатился по улице. Намного быстрее, чем если бы мы шли пешком или бежали. Намного быстрее, чем если бы ехали на телеге, запряженной лошадьми или мулами. Улица тонула в сутолоке и грохоте шагов. Припомнились рассказы стариков о том, как в Гаотянь пришли японцы. Тогда люди тоже спасались от японской армии, навьючившись узлами с добром, кричали и разбегались кто куда. И снобродной ночью перед самым рассветом все вышло похоже. Люди, навьючившись узлами с добром, кричали и разбегались кто куда. Один бежал со спящим ребенком на руках. Другой нес на закорках старенькую мать. Третий успел отыскать дома тачку и катил ее перед собой. В тачке лежала одежда, крупа, спички, сидели старики и дети. Но пока человек с тачкой бежал, глаза его были прикрыты. Не поймешь, спит или бежит наяву. Старики и дети в тачке дремали, покачивались, бормотали без умолку:

— Неужто все снобродят. Неужто все снобродят.

Человек с тачкой был одной половиной наяву, а другой половиной во сне. Но пока он блуждал между сном и явью, ноги его не останавливались ни на шаг. Словно боялись отстать от толпы. Повсюду слышались голоса. Повсюду слышались звуки. Звуки той ночи, дыхание той ночи опутало мир кошмаром. И люди суетились, метались, носились в кошмарном сне. Сначала одна семья, две семьи. Потом несколько десятков, несколько сотен. Весь город копошился в кошмаре. Смотрел сны наяву, опутанный дурманом. Мы с родителями не спали. Мы видели, как начиналась снобродная ночь, и понимали, куда она ведет. Наши недреманные головы, ясные головы стали мозгом целого города. Душой целого города, керосиновым фонарем целого мира. Отец объезжал людей на велосипеде и кричал:

— Стойте. Не бегите. Ступайте по домам, разбудите спящих. Если оставите дома грабителям, они вынесут все до последней нитки.

И люди вдруг остановились. Вдруг застыли столбами посреди улицы. Вдруг поняли, что опустевшие дома сами зазывают грабителей поживиться. Зазывают грабителей вынести, что им заблагорассудится. И запертые на замок ворота подмигивают грабителям, заходите, дома никого. И люди опрометью бросились назад. Опрометью побежали домой. Один за другим, друг за другом. И где проезжал наш велосипед, там раздавались крики отца. Он кричал, чтобы люди скорее возвращались домой, запирали ворота и не спали. Запирали ворота, не спали и никуда не бежали. Но деревенские уже ворвались в город с юго-восточного конца и не то прибежали на отцовы крики, не то просто растекались по улицам, словно вода, прорвавшая дамбу. Их было под сотню, больше сотни, и они неслись на нас, размахивая дубинками и тесаками. Бежали за нами. Бежали убивать. До них оставалось полтора десятка шагов, толпа с коромыслами, мотыгами, секачами и дубинками качалась, словно густой лес, что качается под порывами ветра. И тотчас все переменилось.

Одному бдящему не быть головой тысячи спящих.

Одному бдящему не оживить своим голосом выкорчеванный лес и вытоптанное поле. Мой отец обернулся и застыл посреди улицы, испуганный и растерянный. Мама обернулась, и лицо ее затянуло оторопью и осенней желтизной. Я обернулся и в свете фонарей увидел топот, похожий на грохот разрывающихся петард. А поднятые дубинки, палки и ножи напоминали прорезающие небо вспышки молнии. Крики — бей его, бей — ударной волной катились по ночной улице. И в черных блестящих глазах толпы не было сна. Точно все они наяву, никто не снобродит. Несколько человек убегали от толпы вниз по улице. Толпа неслась за ними, толпа бдящая и недреманная. Не знаю, кто убегал, городские или деревенские. И не знаю, кто догонял, деревенские или городские. Но в страшной погоне между сном и явью один из убегавших вдруг споткнулся и упал. Пока он не поднялся, кто-то из преследователей воткнул ему в ногу железный заступ. Другой стукнул упавшего по голове мотыгой. Крик — мама — шлепнулся на землю, словно птенец ласточки, выпавший из гнезда. Тонкий. Пронзительный. Острее иголки, взлетел и на полпути оборвался. И снова посыпались удары дубинками и мотыгами. И вот упавший затих и лежал, похожий на кучу грязи. И было слышно только, как шлепаются в мягкую грязь его плоти твердые мотыги, заступы и дубинки. Кто-то из убегавших обернулся и закричал — тут человека убили, человека убили, — но не успел крик достигнуть толпы, как навстречу ему полетели мотыги и дубинки. И тогда беглец развернулся и понесся дальше.

Понесся к нашему велосипеду.

Шаги убегавших и их преследователей гремели по улице, точно гроза, точно петарды. А когда ноги наступали на тело мертвого, слышался плеск и чваканье, как если наступишь в грязь.

Мама испугалась:

— Тяньбао, скорее, поехали.

И я испугался — скорее, поехали. Папа, скорее. И отец испугался. Схватившись за руль, покатил велосипед к краю улицы. И свернул в переулок. Вроде как отец разогнал велосипед за руль и прыгнул на сиденье. Вроде как пробежал несколько шагов, катя велосипед, и запрыгнул на сиденье. Хорошо, что рядом с тем местом, где мы стояли, улица сворачивала в переулок. Хорошо, что в переулке было тихо и темно, как в бездонном колодце. И мы заполошной опрометью понеслись в глубь переулка. А преследователи очертя головы помчались за нами следом.

— Вот они куда спрятались. Вот куда спрятались.

Отец выключил фары. Мы нырнули во тьму, словно под воду. И люди, которые гнались за нами следом, больше не видели нас, как наяву не видишь того, что случилось во сне.

Они остановились.

Мы слушали голоса за спиной, как слушают шум воды на другом берегу. Не знаю, как отцу удавалось впотьмах разбирать дорогу. Не знаю, как ему удавалось из одного переулка сворачивать в другой. Оказалось, звуки погони и расправы доносятся не только с улицы у нас за спиной. Впереди тоже слышались звуки бегства, погони и расправы. И на востоке слышались звуки погони и расправы. И на западе слышались звуки погони и расправы. Казалось, весь город очнулся, стряхнул с себя ночной сон. Весь мир проснулся перед рассветом. Звуки погони и расправы падали на город грозовым дождем. Грозовым дождем стучали по городу и миру. Шаги преследователей гремели грозовым дождем. Шаги беглецов гремели грозовым дождем. Весь мир тонул в грозовом дожде бегства и погони. Весь мир тонул в криках и кровопролитии. Никто не спал. И все до одного спали. Весь город и вся Поднебесная были охвачены снобродством. Здесь люди убегали от толпы. И там люди убегали от толпы. Убегали то несколько человек. То сразу десятки, сотни человек. Собравшись