Сцены сексуальной жизни. Психоанализ и семиотика театра и кино - Дмитрий Александрович Ольшанский

всем этим делать, поэтому ничего у него не получается. Но, в отличие от героя Феллини, оказавшегося в подобном положении и спасающегося бегством, Йорген Лет, напротив, нимало не стесняется этого бессилия и, кажется, наслаждается им. Та же самая пассивность прослеживается и в его отношениях с женщинами: «Я очень хотела, чтобы мы поженились, — упрекает главного героя его гёрлфренд, — я хотела стать мадам Лет». «Да, жаль, что у тебя не получилось», — отвечает ей Йорген, словно к нему это не имеет никакого отношения.

Он организует своё исследование эротики таким образом, чтобы нигде и ни при каких обстоятельствах с эротикой не встречаться. Правильно построенные сцены, политкорректно показанные негритянские тела, ничего лишнего, ничего личного, ничего эротичного, просто кино для семейного просмотра. Впрочем, любой невротик устраивает свою сексуальную жизнь таким образом: чтобы никогда не встречаться с объектом своего желания, он окружает себя множеством равно доступных женщин, имена, истории и части тел которых перемешиваются в его памяти, все они произносят один и то же текст, и ни к чему его не обязывают. Он не делает выбор, не увлекается, не совершает поступков, и вообще непонятно, зачем они все ему нужны; невротик — это человек с мёртвым желанием, — говорит Лакан. И Йорген Лет показывает нам, насколько скучно начинает выглядеть обнажённое женское тело, если смотреть на него глазами мелкого буржуа, переполненного сексуальными потугами; отчаянная попытка воспеть женское тело наталкивается на кронверк клише и стереотипов и венчается жалким резюме, что загадка австрийского сфинкса «Was will eine Frau eigentlich?» — по-прежнему остаётся без ответа. Словом, режиссёр показывает нам очень человеческую ситуацию, когда мужчина, по выражению Бунина, «научился любить жену с её истериками, слезами и толстыми ляжками». Убогое обаяние буржуазии, которая избегает острых углов, глубоких любовных чувств, предельных сексуальных переживаний, эротического вдохновения, случайности и эйфории, в которой современный зритель, ни минуты не мешкая, конечно, узнаёт самого себя. Такого не блещущего оригинальностью в своих любовных похождениях, занимающегося сексом исключительно от скуки, и мечтающего о неком новом эротическом опыте на диком острове, который изменит всю его жизнь.

Не может не разочаровывать перевод: «Den erotiske menneske» вышел в прокате под названием «Мужчина в поисках эротики» (должно быть, по тем же соображением, что и «Pillow Book» Гринуэя стал «Интимным дневником»). Идея фильма вовсе не в том, что мужчина рыскает по странам третьего мира в поисках дешёвой клубнички и всюду снимает голых тёлок, а в самом эротическом дискурсе, который поддерживает Йорген Лет: что именно режиссёр считает эротикой? как он представляет эротическое тело? как именно мужчина должен смотреть на женщину, чтобы она стала для него эротична? что он думает и говорит ей, чтобы сделать её сексуальным объектом? и что развенчивает этот образ? что дают ему слова и что они у него забирают? или зачем он так много треплется, тем более, что у него всё равно ничего не получается? — на все эти вопросы Йорген Лет ищет ответа в своём фильме. Но, подобно любому буржуа, даже если ответы находятся, он боится сказать о них вслух. Чем более расхож и повседневен опыт, тем более близок он оказывается и тем больше в нём истины. Поэтому Йорген Лет показывает нам эротику повседневности, лишённую прелестей и блеска, исполненную истины нашего бытия, эротику с человеческим лицом.

Метка жестокости

(о фильме Андрея Кончаловского «Щелкунчик и крысиный король»)

Гофмана вряд ли можно назвать детским писателем, его сказки скорее стоит называть легендами, поскольку все они исполнены зловещей мистики и трагизма человеческого бытия. «Щелкунчик» тоже представляет собой притчу о мастере, который умело создаёт диковинные механические игрушки, но не может вдохнуть в них живую душу, поэтому его киборги сталкиваются с извечными людскими вопросами: что значит быть человеком? и что значит быть живым? что значит чувствовать? «Щелкунчик» Гофмана очень далёк от тех слащавых рождественских сказок, которых требует от него жанр утренника и новогоднего балета. Поэтому, несмотря на популярный сюжет, адекватных постановок и экранизаций «Щелкунчика» почти нет, по этой причине цитировать предшественников Кончаловскому не приходится. Разве что всеми узнаваемые темы из Чайковского.

Находка Кончаловского состоит в том, что режиссёру удалось найти ту толику жестокости, которая так трогает в сказках Гофмана: действие перенесено в Вену 1930-х годов, увлечённую катками, вальсами и толкованием сновидений, но не замечающую реальной опасности, надвигающейся на неё изнутри. В один прекрасный день этот цветущий мир круассанов и оперных арий оказывается захвачен фашистскими крысами, которые топчут сапогами прелестные площади старой Вены, изгоняют её жителей из своих домов и рыщут повсюду в поисках игрушек, которые необходимо уничтожить. Крысиный король фотографирует плачущих детей, у которых отбирают их любимые игрушки, и наслаждается своим садизмом, а стены его кабинета украшают реальные фотографии детей из концентрационных лагерей. «Фабрика дыма», где сжигают детские игрушки, просто не нуждается в комментариях. Вероятно, по этой же причине Кончаловский отказывается от исконного названия сказки «Nußknacker und Mausekцnig», чтобы исключить все мики-маусные коннотации. Стоит только пожалеть, что английская игра слов с «RATification», «RATion» и «RATtle» — перестаёт работать в русском языке. Русский глагол «крысить» отсылает скорее к жадности и мелочности, чем к бессмысленной жестокости, которую несёт немецкое «Rattenmann» или французское «l’homme aux rats».

Тема насилия поставлена здесь так универсально и точно, что избегает банального противопоставления «евреи и фашисты», крысы не выглядят такими уж исчадиями ада, напротив, их король стильно одевается и красиво говорит и похож скорее на рок-певца, чем на диктатора, как и современные фашисты, свои идеи он преподносит не скучной пропагандой, а как увлекательное шоу, он умело играет на зависти, ревности, деструктивных и агрессивных импульсах самих людей: маленький Макс, который любит ломать игрушки и быстро гонять на мотоциклах с пушками, легко очаровывается им. Крыса, конечно, есть в каждом из нас, и насилие свойственно каждому человеку. — Такова одна из тем фильма Кончаловского.

Поэтому режиссёр не мог обойтись без Фройда (его клинический случай человека-крысы узнаваем даже для непрофессионала). Хотя сама фигура великого доктора, который появляется в первом же кадре фильма и непрестанно цитируется разными героями, введена в сценарий скорее для антуража, как метафора старой Вены, чем для интерпретаций по-Фройду. Аналогичную роль играет и дядюшка Альберт, как две капли воды похожий на Эйнштейна (в исполнении Натана Лейна, уже прочно связавшего своё имя с мышиной темой), рассказывающий своим племянникам в популярной форме о теории относительности и упоминающий между делом, что «E = mc2», или сам крысиный король в парике Энди