НедоСказанная Аксиома или Житие не святого, но Духовного - Леонид Духовный

и тогда еще не совсем известный, Александр Розенбаум... держащий в руках миску для окурков. А теперь Розенбаум депутат российской Госдумы... Какую фракцию он представляет, я не знаю, но могу только догадываться... А куда в Розенбауме делся борец за правду и справедливость?.. Как-то на концерте в Киеве лет восемь тому назад он спокойно прошел мимо Фрэда... Жаль, — очевидно, успел забыть, что его карьера начиналась из Киева и раскрутку он получил лишь здесь — в Киеве, благодаря тебе, Фрэду, Игорю Шишкину и др. Было время, когда его... не подпускали к престижному в те года клубу „Восток“ в Ленинграде, где пели Клячкин, Кукин…

Киев, 10 августа, 2004 г.»

Ко времени письма я уже лет 12, как жил в Сан Франциско.

Так вот, Саша Розенбаум в тот сезон приезжал в Киев дважды. В первый его приезд, поздней осенью 1991 года, после, конечно же, триумфального концерта мы, человек 10–12, собрались у «накрытой поляны» в большой комнате маленького офиса «Академии». Выпили, понятно, перекусили. Саша взял гитару и с намёком спел «Лиговку» . Потом устало попросил меня что-то «выложить» из своего киевского цикла. Я раздухарился и лихо, под аплодисменты, спел «Демеевку». Затем поднялся из-за стола и пошёл в директорский кабинет позвонить жене и предупредить, что задерживаюсь. Меня догнала обаятельная девушка и, представившись журналисткой молодёжной газеты, чуть ли не в слезах, стала восхищаться тем, как я поддержал честь города и творческое реноме украинского народа, добавив: «А то получается, что только евреи пишут так эмоционально и задушевно о своих родных Пенатах!» О, мне страшно захотелось, утаив правду, утешить её! Не смог, не утаил… После слегка затянувшейся паузы: «Понимаете, милая, я — тоже еврей». И быстро, во спасение души ея ранимой, добавил: «Но, древнеукраинский!» Девчушка зарделась, пролепетала извинения и примирительно засмеялась, глянув благодарно на меня…

Может эпизод и пустяшный, но настоящий, не злой, киевский...

 

А мой дедушка родной,

Киевлянин коренной...

 

P. S. Через 22 года в Киеве, на «родине моей нежной» (А. Вертинский), случился кровавый Майдан!

 

 

Глава 15

ЭМИГРАЦИЯ. НАЧАЛО

Часть 1. Последний припев

 

Весь мир, наши судьбы тасующий,

Гудит средь лесов и морей.

Еврей, о России тоскующий,

На совести горькой моей.

                                                      Булат Окуджава

 

«Говорят, Путин дал указание не называть таких, как я, эмигрантами, а величать нас «соотечественники»... Страшновато делается от такой государевой ласки...» «..и кажется, всё... что было раньше, каким-то чудным, невозможным. Вот и сопротивляется память».

                                                      Из журнальной статьи

 

Память, скорее, не сопротивляется, а просто, измученная, не помогает...

....Киев. Порыжевшая от осенних листьев Русановская Набережная. Белоснежные, высотные дома, словно паруса кораблей эскадры, замерли в кильватерном походном строю. Некруглые иллюминаторы — окна их, обращённые к правому берегу, вроде удивлённо расширены от красот разлившихся рядом и вдали... «Чуден Днепр при тихой...»

...Кажется, только позавчера прощальным взглядом я окинул небольшую двухкомнатную квартиру, где жили мои родители, где наездами жил и я, и куда, практически, переселился, когда похоронил сначала мать, а потом отца… В окна нашего дома в ясные солнечные дни, будь то зимой или летом, проникало отражёнными лучами свечение золотых куполов святейшей и древнейшей Киево-Печерской Лавры. Она торжественно возвышалась над кручами правого берега, укутанного нерукотворным лоскутным ковром из всегда модно, по сезону раскрашенных лип… Не знаю, доведётся ли ещё когда-нибудь созерцать это волшебное полотно… Старый подъезд с облупленными стенами, из которого я, ещё сонный, выбегал по утрам и возвращался около полуночи чертовски усталым… Вот «мажордомный», довольно массивный квартирный ключ. Я всегда боялся его потерять — не успел.

Наружная дверь квартиры, оббитая чёрным дерматином, широко распахивалась в небольшой «предбанник», где были пальтово-шляпная вешалка и прощально-контрольное трюмо с веселящим зеркалом, типа «комната смеха». Две двери: справа — в гостиную, прямо — в спальню. Гостиная. В эркере, у выхода на балкон, — журнальный столик с двумя креслами. В комнате, слева — небольшая вальяжная тахта. Справа — благообразный элегантный сервант, где на полках витража хранились хрустальные вазочки и салатницы, фужеры и фужерчики, рюмки и рюмочки. Боже, какая возникала фантасмагория цветомузыки, когда полуденные потоки света наискосок, слегка касались их граней! Вот этим мне точно больше не любоваться…

Спальня с доминирующим старым огромным шкафом — глубокоуважаемым двухстворчатым платяным, добротно сработанным из орехового дерева, с десятком полочек и ящиков для кофточек, рубашек, маечек и пр. и широченным отделением для шуб, плащей, костюмов, пиджаков и т. д… Кто-то теперь обрадуется твоему редкому объемному гостеприимству… У входа в спальню, сразу справа, рядом с «ковровым персидским ложе», на тумбочке притихла старушка-радиола. Её зелёный зазывной глазок, совсем, как у такси, игриво подмигивал в такт мелодии или речи, будто приглашал всех в конфиденциальные собеседники… С кем ты так ещё пошепчешься и посидишь, как сиживала со мной, выкрадывая у «глушилок» крамольный Time of Jazz радиостанции «Голос Америки», или, когда вдруг «...Задумчивый голос Монтана звучал на короткой волне»… Это уж потом магнитофон бузил... но иногда, но только в гостиной.

...Мои дорогие книжные полки с томиками Фёдора Кони и Льва Толстого, Брета Гарта и Антона Чехова, Рэя Брэдбери и Лиона Фейхтвангера, книги на идише — мамина креатура, и на иврите — папина terra incognito. Всегда насупленные Уголовный, Уголовно-Процессуальный и Гражданский Кодексы в обрамлении Бюллетеней Пленумов Верховного Суда СССР — рабочие книги мамы. А рядом, как ирония, — пачка глуповатых детективов. «Средства для расслабления мозгов» — так их величала матушка. А ещё — томики Пушкина и Маяковского, Есенина и Пастернака, Евтушенко и Вознесенского, Роберт Бернс в переводе Маршака и Шекспир в переводе Пастернака, альманахи русской и украинской поэзии, сборники песен бардов, фирмы «Самиздат», подаренные мне и выверенные коллегами-авторами, Юрий Лотман «О поэтах и поэзии», «Справочник по высшей математике и физике» и «Теплотехника» под ред. проф. Тахтамышева, знаменитый и почтенный Энциклопедический Словарь Брокгауза и Ефрона. Ну, вот, не обессудь и прощай, славный ансамбль — «Моя домашняя библиотека»…

Боже, как сиротеет дом, когда его покидают обитатели... Хоть какое-то утешение: на некоторое время, до отъезда в США, сюда с Шулявки переедет мой старший сын… Вырвав лист из видавшего виды планшета, с золочённым тиснением «Адвокат М. И. Левитман», я написал что-то вроде «Добро пожаловать, сына, в родовое гнездо!». Оглядевшись, поместил листок на видное место — между стёклами серванта... Затем погладил рукой отцовскую тахту и мамино трюмо…

 

 

***      

До отхода поезда оставалось немного времени. Я заторопился: надо ещё