Агнес - Хавьер Пенья

Другой дурачок, который займется с ней любовью в «фиате-панде>, повезет ее в аэропорт Маль-пенса, тот, кому достанется и она, и видеокассеты с фильмами Трюффо.

И вот сейчас, глядя на ослепительные фары грузовика, он задается вопросом: неужто все это даже не понадобится?

Ведь это же будет совсем другое дело, утверждает он, ты станешь рассказывать гостям с твоей свадьбы, совершенно напрасно одарившим тебя подарками, что ты безутешный, потерявший жену в медовый месяц вдовец, ты жертва неудачного стечения обстоятельств, дорожного происшествия, ты — всеми любимый, окруженный всеобщим сочувствием и заботами.

Господи, да вы же были такими счастливыми. Да мы все ни капли не сомневались, что вы состаритесь вместе. Все, что угодно, все, что тебе будет нужно. Все, что угодно. Ты же так нежно заботился о моей дочке, сделал ее самой счастливой, хоть и ненадолго, мы тебе дадим все, что ни попросишь. Все, что угодно. Поездка в Нью-Йорк? Если ты считаешь, что именно это тебе необходимо, не сомневайся, мы оплатим ее, причем по высшему разряду. Все, что угодно…

А может, и нет. Возможно, тем самым щелчком оказалась вовсе не старая цитата из Рэдклифф Холл. Еще до той цитаты, в первый же их вечер в Венеции, он, по его словам, пытался убедить себя в том, что пылко влюблен в Кэти, ведь тогда он еще не был знаком с Шахрияр, верно? И ему еще предстояло прожить немало лет до того момента, когда он в течение считаных часов будет полон тем, что зовется счастьем. А пока они с Кэти сидят в маленьком кафе под названием Dell’Amore или Dell’Amanti[5], или как-то еще, но что-то в таком роде. Возможно, именно название этого кафе и послужило спусковым крючком для разговора о прошлом сексуальном опыте, спустя несколько часов заведенном Кэти. Официант неожиданно бросается к входной двери и вгоняет под нее деревянный клин.

— Acqua alta’[6] — кричит он.

В мгновение ока темная мутная жидкость выплеснулась из канализации, затопляя узкие улочки. Через какие-то считаные минуты вода поднялась сантиметров на пятнадцать-двадцать. Спешившие домой венецианцы в высоких резиновых «катюшках»[7], по виду — рыбацких сапогах, следовали по маршруту, отмеченному деревянными поручнями, которые кто-то уже успел поставить, а они умудрились этого не заметить. Туристов разгул стихии застал врасплох, бедняги не знали, что предпринять, как уберечь обувь. На глаза им попалась девушка, шлепавшая по грязной воде в нейлоновых чулках, держа в рука красные замшевые туфельки. Кэти от души хохотала, наблюдая за происходящим через окно кафе, без капли сочувствия к тем, кого наводнение застало посреди затопленной улицы, на чьем месте с тем же успехом могли бы оказаться и они.

Человека, которому предстояло стать Луисом Форетом, вообще-то смущали ее поцелуи и ласки. Но сейчас — нет. Здесь — нет. В баре они были единственными клиентами, официант не спускал с них глаз. Кэти потянулась к его уху и после продолжительного поцелуя прошептала:

— Догадайся, где еще проявилась acqua alta?

Если предполагалось, что эти слова призваны его возбудить, то, по его словам, они возымели обратный эффект. Та Кэти, с которой он познакомился на показах Трюффо, такой не была. Или, по крайней мере, ему казалось, что она была не такой. Вступление в брак смело границы ее сдержанности, уничтожило мосты над мутной пропастью бесстыдства, он же оказался к этому не готов.

Сдержанность, осенило его тогда, оказалась для его брака важнее, чем любое обручальное кольцо из металла. Ничто не вызывало в нем большего отвращения, чем несдержанность Кэти на язык.

На следующий день они встали очень рано: в плане был самостоятельный осмотр Венеции — только они вдвоем. Венеция встретила их густым туманом, таявшим по мере того, как они проходили пустынные улицы из конца в конец, одну за другой. Навстречу им попались только служащий банка, открывавший отделение, расположенное в самом современном и безобразном здании во всем районе Каннареджо, и тетка, толкавшая к «Риалто» тележку, доверху загруженную лимонами, апельсинами и гроздьями винограда. Тетка бормотала про себя нечто невнятное. Ему показалось, что она ворчит на туристов, хотя на улице не было ни души: осла привычки. Возможно, жаловалась она как раз на их отсутствие, на то, что не видно путешественников, готовых отвалить кучу денег за ее товар, — фрукты просто испортятся.

На мосту Академии туман стремительно таял, внизу на волнах покачивались гондолы, и настроение его пошло вверх. Вода возникала из пустоты, туман туда возвращался: Венеция так прекрасна, что ее красоту не под силу испортить ни Кэти, ни обручальному кольцу.

— Давай пойдем в музей Пегги Гуггенхайм, он на той стороне Гранд-канала, — предложил он Кэти.

Она запротестовала:

— Ну вот! В музей? В медовый месяц? Не будем терять время!

Тогда он сказал, что им вовсе необязательно повсюду ходить вдвоем, они вполне могут получать удовольствие, посещая разные места по отдельности.

Кэти испепелила его взглядом: «Ох, заткнись».

— Что это ты выдумал? Первый же день нашего свадебного путешествия — и ты хочешь ходить по отдельности?

— Но, дорогая… — Это был единственный раз в жизни, когда он сказал Кэти «дорогая». Он всей душой ненавидит такого рода обращения: солнце мое, дорогая, жизнь моя, любовь моя… По его словам, нет ни одного по-настоящему любящего человека, который бы так говорил.

И тогда она с грустью сказала:

— Вот уж не думала, что тебе будет со мной так скучно.

Да, наверное, именно тогда его и перещелкнуло, тогда оно, скорее всего, и случилось.

— Может, сходим вместе в музейную сувенирную лавку? — предложила она. И немедленно повеселела.

А он — нет.

Первым, что попадется ему на глаза, когда через двадцать минут после прокола колеса он дойдет до городка, будет огромная белая буква «Т» на темносинем фоне. Sali е Tabacchi. Хотя здесь и нет онкологической клиники. Честно говоря, здесь вообще почти ничего нет.

Горстка домов, потрепанных временем, с облупленной краской на фасадах и увядшими растениями в цветочных горшках, ждет не дождется ремонта. Легковушки припаркованы у микроскопических тротуаров, ширины которых едва ли хватит на одного пешехода. Далекое тявканье собаки, обессилевшей от старости. Трепещущие конусы мертвенного мерцания телевизоров за окнами. Не проходит и минуты, как ночь всей своей тяжестью ложится на его плечи.

Он обращается с вопросом к хозяину заведения, обладателю белоснежных усов и сверкающей лысины: можно от них позвонить? Тот матча кивает на зеленый телефонный автомат — он платный, потает монеты — и опять облокачивается на