В Стране невыученных уроков - Лия Борисовна Гераскина

В комнату вошёл мальчик в длинном кафтанчике и красных сапожках. Дежурный толстяк живо вскочил и низко ему поклонился. Мальчик ему на приветствие не ответил.

– Не след тебе сюда ходить, царевич, – сказал дежурный опричник, это государев кабинет… Ненароком… 

– А ты меня не гони, – перебил его мальчик и с большим удивлением уставился на меня.

Я ему подмигнул. Он удивился ещё больше. Я хотел было показать ему язык, но раздумал. Вдруг обидится. А мне этого не хотелось. Хотя его и обозвали «царевичем», мне он понравился. Лицо у него было грустное и доброе. Вот он бы мог мне рассказать, что здесь к чему. Но познакомиться поближе нам не пришлось. Вбежала какая-то странная старуха и с криком уволокла мальчика. Он, бедняжка, и пикнуть не успел.

Дежурный опричник снова принялся меня рассматривать. Я решил поздороваться с ним на всякий случай. Вежливость никогда не вредит делу.

– Здравствуйте, товарищ дежурный опричник, – сказал я как можно культурней.

Толстяк вдруг побагровел и рявкнул:

– В ноги, щенок!

Я осмотрелся вокруг, но никакого щенка не увидел.

– Где щенок? – спросил я его.

– Ты щенок! – заревел опричник.

– Я не щенок, – твёрдо возразил я. – Я мальчик.

– В ноги, говорю! – Он просто задыхался от злости. Дались ему эти ноги! И что он этим хотел сказать? Это надо было срочно выяснить.

– Простите, в какие ноги?

– Тронутый! – вздохнул дежурный, вынул огромный платок и вытер пот с лица. – Блаженный…

В кабинет ворвался запыхавшийся молодой опричник.

– Государь вернулся! – выпалил он с порога. – Гневается, страсть, и Малюта Скуратов с ним! Дежурного требует!

Толстяк вскочил, испуганно перекрестился и побелел.

Оба они вихрем вылетели из кабинета и затопали по лестничкам. Я остался один. Надо было подумать, разобраться во всей этой истории. Как жаль, что со мной нет моего Кузи! Совсем, совсем один, и посоветоваться не с кем. Я сел в кресло и глубоко вздохнул. 

– Пошто вздыхаешь, отрок? – сказал кто-то нежным, тихим голосом.

Я оглянулся. Позади меня стоял мальчик в красных сапожках. Наверно, ему удалось убежать от старухи. Почему он называет меня Отроком? Ведь меня зовут – Виктор.

– А чей ты будешь, отрок? – снова спросил мальчик.

Почему они все спрашивают: чей я? Я ведь не вещь, а живой мальчик.

– Я ничей, – ответил ему я. – Я сам по себе.

Мальчик покачал головой. Волосы у него были длинные, до плеч.

– Дерзкий ты, – сказал он обиженным голосом. – А по прозвищу как тебя?

– Зачем тебе прозвище? – спросил я, вспомнив, что в школе меня дразнят очень глупо. Обзывают «Двойкиным». – У нас в школе с прозвищами борются, а фамилия моя – Перестукин.

Мальчик задумался.

– Перестукин?.. Такой я не слыхивал. Видать, ты не боярского роду?

– Боярского? – фыркнул я. – Ну ты и скажешь! Какого там ещё боярского? С чем это едят?

– Раз не боярского, – печально вздохнул мальчик, – так мне и разговаривать с тобой невместно.

Я, конечно, не знаю, что такое «невместно» (скорее всего, это искажённое слово «неуместно»), но в общем-то догадался, что он задаётся и что-то из себя строит, поэтому ответил ему очень насмешливо:

– Скажите пожалуйста, какая цаца! Сам-то ты кто?

Мальчик вскинул голову и важно ответил:

– Я сын государя Иоанна Четвёртого. Царевич Фёдор.

Царевич Фёдор! О нём я кое-что слышал и от папы и от Зои Филипповны. Надо было срочно сбить с него спесь.

– Знаю я тебя, – небрежно сказал я, – ты слабоумный.

Царевич растерянно посмотрел на меня, и губы у него задрожали. Лицо сделалось обиженным и жалким, ну точь-в-точь как у Женьчика, когда мы с Люськой Карандашкиной обзывали его «китайским болванчиком». Я даже пожалел, что так резко выразился. Лучше было бы сказать этому царевичу, что он просто ненормальный.

– Слабоумный, – бормотал царевич, – это как же ты меня эдак?.. Слабоумный…

Видно, это его здорово задело. Пришлось мне выкручиваться, чтобы окончательно не испортить с ним отношения.

– Как тебе это объяснить, – начал я, – слабоумный – это вроде… дурачок, что ли… Да ты не обижайся, Федя. Это я даже на уроке отвечал. Об этом в книге написано. История она называется.

Царевич побледнел и всплеснул руками.

– Царица небесная! – закричал он. – В книге написано!

– Это ещё что! – добавил я, чтобы окончательно его убедить. – А твой отец Иван Грозный убивает своего сына в Третьяковской галерее. Я сам видел. Нас Зоя Филипповна всем классом туда водила. Слово даю – убивает. Даже на ковре кровь.

Бедняжка-царевич затрясся как в лихорадке и еле слышно забормотал:

– Как же это? Сына убивает?.. Окаянный ты…

– Да ты не дрейфь, – пытался я поддержать его морально. – Не тебя убивает, а старшего сына – царевича Ивана. Жезлом убивает. Ивана жезлом, а царевича Дмитрия зарежут в Угличе.

– Сгинь! Сгинь! – закричал царевич Федя и затопал красными сапожками.

– Не пугайся, не пугайся, – старался я успокоить его. – Тебя не убьют, я это точно знаю. Ты даже царствовать будешь и кричать: «Я царь или не царь?» Сам по телевизору видел.

– Колдун! Колдун! – завопил Федя. – Нянюшки, мамушки! Боюсь!

Он упал на пол и задрыгал ногами. Я спрятался за спинку кресла и правильно сделал, потому что вбежали какие-то старухи и тётки, с криками подхватили царевича и унесли его из кабинета.

Вот и делай после этого людям добро! Знал бы – не рассказывал.

В кабинет вошёл опричник с почтовой сумкой на плече. Он спросил, где дежурный. Я рассказал, что дежурного опричника вызвал к себе царь, который чем-то разгневан. Почтальон тоже испуганно перекрестился. Я думал, что он тут же уйдёт, но он нерешительно потоптался на месте и спросил, разумею ли я грамоте. Я ответил, что расписаться сумею. Почтальон подал мне книгу, и я расписался. Тогда он вручил мне свёрнутую трубкой бумагу и объявил, что это послание князя Курбского. Сказав, что послание надо отдать дежурному опричнику, почтальон ушёл. От скуки я развернул трубку и с большим трудом стал разбирать послание князя Курбского. Читать это послание было очень трудно, но я всё же кое-как прочёл о том, что на Русь движутся несметные полчища Наполеона Буонапартия. Вот так раз! Мало всех этих приключений, так ещё надвигается война!

Кто-то настойчиво скрёбся в дверь. Мыши? Нет, они не могли скрестись так громко. Я потянул к себе тяжёлую большую ручку двери, и в комнату вбежал мой