Могильщик. Шёпот костей - Геннадий Алексеевич Башунов

Велион вздрогнул, слишком сильно, чтобы это не осталось незамеченным, этого вопроса он не ожидал.

– Был, – констатировал Карпре. – Тот паренёк не держал язык за зубами, но зимой я в это не поверил. Сейчас – верю. Ты был в Импе и ещё не менее чем в полусотне других могильников на всём материке. Знаешь, о тебе ходят слухи, которые уже можно назвать легендами, причём не только в нашем кругу, но и среди обычных, но небедных людей, ещё – магов. Бледнорожий могильщик с длинными чёрными волосами, некто Велион, Чёрный могильщик. Да-да, это тот, что был в каждом могильнике по всему свету. Да-да, именно он вытащил так много своих раненых товарищей, вернее – коллег, из мёртвых городов, благородный могильщик, который никогда не бросит в беде. Конечно же, это он убил одного за другим тех парней, что решили не делиться с ним хабаром. Теперь у тебя ещё и есть шанс поучаствовать в походе за Сердцем Озера. Знаешь, я начинаю завидовать. Но что это? Тень гордости за себя на бледном и таком мужественном лице? Нет? Конечно – нет! На этом лице не написано ничего, кроме безразличия. Что же такое случилось в Импе, что ты так отреагировал только при упоминании этого города, раз уж весть о собственной славе, пусть и в узких кругах, не вызвала в тебе никаких чувств?

– Ты пьян и мелешь чепуху.

– Да что ты? А, по-моему, я достаточно трезв, чтобы говорить об этом. А-а, или ты мне не веришь? Думаешь, я лгу тебе? Нет, дорогой мой друг, я не лгу. Эти сопляки тебя не узнали, потому что они не знают ни хрена. Им ничего не сказало твоё имя только потому, что они в этой жизни ни хрена не знают, особенно – каково это, быть могильщиком. Ведь они обычные отбросы общества, которые нацепили на свои грабли чёрные перчатки, и считают теперь, будто богатства падут к их ногам, а бабы будут стелиться перед ними сотнями, стоит им этими богатствами потрясти перед их алчущими глазами. Они… – Карпре подавился слюной и закашлялся. Велион только сейчас понял, что его собеседник уже почти перешёл на крик, но никто из их «компаньонов» не обращает на него внимания. Наверное, уже привыкли. – Они, – взревел прокажённый, наконец, вернув себе возможность говорить, – не знают, что жизнь могильщика – это увечья и смерть! Вот что такое жизнь могильщика! – он рванул на повязку на груди. Велион увидел, как ткань пропитывается чем-то тёмным. Запахло гниющей плотью, причём не гноем, сочащимся из фурункула или раны, а смрадом гнилого мяса.

Истерика Карпре кончилась неожиданно. Он обессилено упал на стул и зашёлся в сухом плаче. Велион продолжал сидеть с каменным лицом, готовый оглушить истерика в любой момент. Но Карпре, кажется, успокоился. Его рыдания становились тише, интервал между всхлипами и вздохами становился всё длинней. Наконец он успокоился окончательно. Успокоившись, сразу потянулся за кувшином с элем.

– Пустой, – прохрипел он почти нормальным голосом. – Эй, вина сюда. А моему другу ещё эля!

– Я больше не буду, – сухо сказал Велион, отстраняя пустую кружку.

– Эй, могильщик, успокойся, – насмешливо произнёс Карпре. – Завтра не в дорогу. Выпей, отдохни.

– Я достаточно отдохнул.

– Вот в этом ты весь, Велион, мой старый друг. Ты не отдыхаешь. Ты не умеешь отдыхать. Ты переходишь от могильника к могильнику только для того, чтобы переходить от могильника к могильнику. Действие ради действия. Ты существуешь, а не живёшь. Ты как собака, одни инстинкты. Я могильщик, и я буду ходить по могильникам, думаешь ты. Не ради денег, не ради баб. Мне не надо ничего, даже славы. Я просто хожу по могильникам, потому что я могильщик. Летом я мало пью и не употребляю наркотики, чтобы моя реакция не стала хуже, чтобы руки не тряслись, когда я буду ковыряться в очередном магическом куске говна. Я наберу себе чуточку, ровно столько, сколько мне надо, чтобы на выручку дойти до следующего города. Подкоплю немного денег к зиме, потому что зимой по могильникам лучше не ходить, да и не пройдёшь ты по могильнику зимой. И зимой всё изменится. Я буду жить в какой-нибудь халупе, где всё пропахло клопами, и жрать вино. Два месяца, ну или пока хватит денег. Жрать самый дерьмовый эль, упиваясь ежедневно, валяясь на полу, выблёвывая свой желудок. Я буду себя ненавидеть, жалеть, начну думать о самоубийстве… Но к марту всё это закончится. Пройдёт неделя или две, я приду в себя, ведь скоро апрель, а в апреле я снова выйду на большак и буду бродить от могильника к могильнику, от одного могильника к другому могильнику, от тысячного могильника к тысяча первому, и кончится это только в тот момент, когда я, наконец, постарею, и моя дрожащая рука сделает неверное движение, или меня прирежет за пару медяков в моём кармане троица разбойников.

Ты не человек, Велион, ты собака. Я, кажется, уже это говорил? Может быть. Я повторю ещё раз: ты собака, Велион. Собака, которая сидит на цепи, радуясь помоям, которые ей вываливает хозяин, радуясь дырявой конуре, в которой только гнилая солома, настолько набитая блохами, что кажется, что она шевелится. Собака может порвать цепь, загрызть хозяина, сбежать в лес, где будет охотиться и спариваться с суками. Но собака даже не думает об этом. Твоя цепь – перчатки. Эта цепь ограничивает лишь слегка, чуть-чуть, просто иногда надо заходить в могильники. Но в остальном – свобода! Вино, женщины – настоящая жизнь! Но ты, как и собака, этого не понимаешь.

Ну что, Велион, я прав?

– Во много прав, – сказал Велион. – Но не во всём.

– И ничего не хочешь мне сказать?

– Хочу. Сказать, что ты, по моему мнению, похож на человека ещё меньше, чем я. Что ты грязное животное ещё хуже, чем я. Что ты только тешишь себя мнимой свободой, которая весьма и весьма относительна. И что я могу напиться и летом, но для этого нужна хорошая компания.

– И ты прав, дорой мой друг. Может, будешь ещё пить? Притронешься хотя бы к этой, малой свободе, пусть и в плохой компании?

– Нет.

Велион встал из-за стола и направился к выходу.

– Куда ты? – усмехнулся прокажённый ему в спину.

– Прогуляюсь к озеру, – ответил Чёрный могильщик, не оборачиваясь.

–