Леонид Брежнев. Опыт политической биографии - Виктор Деннингхаус

Виталий Врублевский, – он всех узнавал, со всеми – от уборщицы до секретаря – был внимателен»[117]. Брежнев знал наизусть много стихов (Блока, Надсона, Апухтина, Мережковского, Пушкина, Лермонтова, Есенина) и был в состоянии до самой старости декламировать их своим друзьям и коллегам[118]. Об этих способностях генсека рассказывал и А.Е. Бовин, вспоминавший совместные вечеринки «речевиков» с Брежневым: «Читали стихи. Брежнев прекрасно знал Есенина и, встав на стул, декламировал почти всю “Анну Снегину”. Пели песни. Брежнев любил рассказывать всякие истории из своей жизни, особенно – военной»[119]. «Отменную память» у генсека отмечал и его многолетний помощник Е.М. Самотейкин, подтверждавший, что Брежнев «почти всего Есенина читает наизусть»[120]. Г.Л. Смирнов, заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС, отмечал, что Брежнев, если был в настроении, мог прочитать стихи собственного сочинения: «Запомнилась “Баллада о комиссаре”, написанная в духе рапповского романтизма и рассказывающая о гибели комиссара на трибуне перед мятежным полком» [121].

При этом Смирнов подчеркивал еще одно важное качество Брежнева, связанное с его «слабой общеобразовательной подготовкой»: «Он во многих случаях проявлял осторожность и любил сложный вопрос “отложить” <…> как бы ни наседали на него в рабочей группе. “Отложим, мне надо посоветоваться”, – говорил он и был непреклонен. Это значило, что будет советоваться с членами <…> Политбюро. Может быть, с кем-то из рабочей группы, но в иной обстановке»[122]. Смирнову вторил Арбатов: «Но вместе с тем он [Брежнев] имел и качества, выгодно отличавшие его от большинства других: умение слушать, поначалу трезвое, непреувеличенное представление о своих возможностях, политическую осторожность и умеренность, склонность уходить от конфронтации, искать, где можно, соглашения. Как во внешней политике, так в какой-то мере и во внутренних делах»[123].

Уже будучи генсеком, Брежнев никогда не стеснялся спрашивать о том, что ему было непонятно. «При недостатке собственного опыта и глубоких знаний в области экономики [Брежнев] считался со специалистами, прислушивался к ученым», – вспоминал председатель Госплана СССР Н.К. Байбаков[124]. Об этом же писал главный «кремлевский» врач Е.И. Чазов: «Он [Брежнев] не был широко эрудированным человеком, но удивительно быстро улавливал значимость той или иной проблемы для государства и для своей популярности. Как человек, далекий от науки, он очень дорожил мнением ученых»[125].

Л.И. Брежнев с делегатами XXII съезда КПСС

17–31 октября 1961

Фотограф Д. Шоломович

[РГАКФД]

Мы не знаем, насколько хорошо Брежнев знал труды классиков марксизма-ленинизма, тем не менее он публично цитировал на партийных совещаниях и Ленина, и Маркса с Энгельсом, причем «по памяти» и достаточно близко к оригинальному тексту[126]. Вместе с тем философские споры и дискуссии с идеологической подоплекой Брежнева особо не интересовали. Во время «одного из сидений в Завидово», в присутствии А.Н. Яковлева, в ту пору заместителя заведующего отдела пропаганды ЦК КПСС, Брежнев рассказал присутствующим о том, как в Днепропетровске ему предложили должность секретаря обкома по идеологии: «Я еле-еле отбрыкался, ненавижу эту тряхомудию, не люблю заниматься бесконечной болтовней»[127]. В начале своей генсековской карьеры Брежнев старался не вступать ни в какие дискуссии по актуальным вопросам политики и, в отличие от Хрущева, не высказывал по каждому вопросу свое мнение. Арбатов так характеризовал начальный период работы с Брежневым: «[Он] выжидал, прислушивался и присматривался, словом, вел себя осмотрительно, даже с известной скромностью и достоинством <…> А уж если с чем-то выступал, то по возможности наверняка» [128].

Федор Бурлацкий также придерживался мнения, что Брежнев не желал вдаваться в дебри «партийной теории», которую бывший политрук поручал развивать и совершенствовать другим. Попытка Бурлацкого объяснить Брежневу, еще в самом начале его карьеры в качестве генсека КПСС, опасность перестройки партийной политики в СССР в «духе откровенного неосталинизма», закончилась безуспешно. «Мне трудно все это уловить, – с подкупающей искренностью заметил ему Брежнев, – в общем-то, говоря откровенно, я не по этой части. Моя сильная сторона – это организация и психология»[129].

Таким образом, Брежнев умело поручил сложное и крайне ответственное занятие команде профессионалов. Кроме этого, что очень важно, Брежнев получал от своих «речевиков» постоянную интеллектуальную подпитку. Здесь, как и в большой политике, Брежнев повел себя как командный игрок, демонстрируя доверие к интеллектуалам и понимание того, что они «круче» его по определению.

Спичрайтеры Брежнева – интеллектуалы во власти

Симбиоз предполагает взаимовыгодное сотрудничество. «Теоретики» из академических институтов вникали в «живую политику», а партийное руководство благодаря дискуссиям и спорам получало дополнительный канал информации о жизни за границами Старой площади. Для спичрайтеров это была в первую очередь возможность влиять на политику, продвигать близкие им идеи. Федор Бурлацкий, принимавший в начале 1964 г. участие в составлении записки для Хрущева и других членов Президиума ЦК по вопросу подготовки проекта новой Конституции СССР, отмечал, что идеи спичрайтеров были не просто новыми, они были революционными: «Мы ставили задачу узаконения политической власти, проведения свободных выборов, разделения власти. <…> Одно из главных предложений состояло в установлении президентского режима и прямых выборов народом главы государства. В нашей записке говорилось, что Первый секретарь ЦК должен баллотироваться на этот пост, а не замещать пост председателя Совета министров СССР. Предполагалось также, что <…> важнейшие решения будут приниматься не в партии, а в органах государственной власти»[130]. Александров-Агентов вспоминал, что Андропов прекрасно осознавал вольнодумство «речевиков», работавших на Брежнева. В одной из своих бесед с Александровым-Агентовым он как-то высказался о Георгии Арбатове: «Знаете, есть коммунисты, которых нельзя считать большевиками. Вот возьмите, например, Арбатова – коммунист-то он, конечно, коммунист, а вот назвать его большевиком язык не поворачивается»[131].

В свою очередь Арбатов охарактеризовал эту сторону деятельности «речевиков» следующим образом: «По началу для некоторых это казалось честью большой, потом больше как необходимая обуза, а у совсем зрелых людей как, собственно, единственная возможность попробовать какие-то идеи <…> Это не то, что ты написал статью – это уже будет какое-то влияние на политику. Отношение бывало разное: одни хотели угодить, другие, наоборот, хотели внести что-нибудь новое, в какой-то мере диссидентское, оппозиционное и тем самым узаконить эту точку зрения. Так что это по-разному было». «Было в этих речах Брежнева нечто ободряющее, – вспоминал Георгий Смирнов свою реакцию на доклады генсека, – ведь это были и наши мысли. Проблема состояла в том, что многие эти вопросы должны были решаться не в идеологических кабинетах, а на уровне большой политики путем принятия политических решений, а то и законов»[132].

Бурлацкий называл спичрайтеров