Ткань Ишанкара - Тори Бергер

казалось, что она старше года на три-четыре. Фарха никогда не волновалась, никуда не торопилась и даже говорила медленно, тщательно проговаривая каждое слово. Общаться с ней было легко и интересно, а иногда, когда они встречались по вечерам, Фарха варила ароматный кофе с шафраном и корицей и пела песни на каком-то непонятном наречии, и Тайра наслаждалась звучанием ее низкого голоса. Ей чудились раскаленные красные пески, бело-желтое солнце, встающее над далекими горами, колышущийся горячий воздух и скудная трава на выжженной солнцем равнине.

Фарха любила белый, и Рания со смехом рассказывала, как всем Ишанкаром ее пытались приучить к тому, что белые одежды тут надевают только по случаю траура, Фарха не понимала и сопротивлялась, пока однажды сэр ’т Хоофт не поговорил с ней с глазу на глаз. При упоминании об этом Фарха опускала голову и краснела, и так никогда и не рассказывала, что же сказал ей сэр ’т Хоофт. Тайра полагала, что он просто над ней пошутил в своем некромантском стиле, а простые маги к такому юмору были не приучены.

Фарха была темной, с пухлыми губами, стройной и подтянутой, как дикая равнинная кошка; ее кожа блестела и переливалась под солнцем медными оттенками. Она остригала волосы покороче, потому что расчесать такую копну просто не могла, и, чтобы пряди не лезли в глаза, закалывала их многочисленными черными невидимками. Фарха рассказывала, как какой-то ее пра-пра-прадед-пират увидел на невольничьем рынке Джербы прекрасную темнокожую рабыню и выкупил ее за все свои деньги и золотую серьгу из уха, и увез подальше на континент, туда, куда не добирались работорговцы, и где не так сильно был слышен зов моря. С тех пор темная кожа ее пра-пра-прабабки светлела, смешиваясь с белесыми цветами пустынь, но Фархе она досталась во всей красе, медно-шоколадной, да еще и в придачу с забытыми в семье черными жесткими кудрями. В легенду о пирате и прекрасной рабыне до того момента верил только Фархин отец, который в родной деревне прослыл чудаком и сказочником, но после появления Фархи посмеиваться над ним перестали, и даже он сам безоговорочно поверил в свои истории о море, пиратах, говорящих ослах и великих магах.

Тайра видела Фархины детские фотографии, но хорошо помнила только одну. Фарха стояла на большом неровном камне, из-под которого едва пробивался какой-то колючий кустик, одной рукой вцепившись в кривую, раздвоенную на конце, пастушью палку, а другой – в край просторной одежды пожилого мужчины, стоящего рядом с ней. Мужчина широко улыбался и свысока смотрел на девочку, едва достающую ему до пояса, Фарха испуганно глядела в камеру и собиралась разреветься. Ей в бок мягко тыкалась большая пушистая овца, пытаясь отодвинуть ее и дотянуться до колючего обглоданного кустика возле камня, но Фарха, казалось, приросла к валуну, палке и куску ткани, зажатому в ее маленьком кулачке. Задний план был размыт и нечеток, но можно было дофантазировать еще овец, сколоченный из неровных прутьев загон и покосившийся домик где-нибудь справа.

Ее родители и еще четверо братьев и сестер думали, что она учится в спортивной школе где-то в столице, куда ее забрал тренер-европеец, когда ей едва исполнилось семь. Она и правда училась в частном спортивном пансионе, регулярно участвовала в соревнованиях по легкой атлетике и даже имела какие-то награды – Тайра все равно в этом не разбиралась, и хотя Фарха мечтала о том, чтобы когда-нибудь открыть свою спортшколу и вырастить олимпийского чемпиона, Гюнтер не прочил ей судьбу великой спортсменки. Фарха понимала, что он был прав, что она не обладала талантом, а брала все только благодаря своему упорству и природным данным, и поэтому не обижалась.

Рания была ее полной противоположностью. В отличие от Фархи, которая смеялась и шутила по любому поводу, Рания была серьезна, собрана и стремительна, и Тайра вообще никогда не видела ее без дела, кроме их совместных посиделок, что было не так уж и часто: Фарху не всегда отпускали вечерами из ее пансиона, а Тайрина мама дежурила в среднем три раза в две недели.

Рания была красивой. Черные волосы, которые она никогда не распускала и носила туго скрученными в улитку на затылке, небесного цвета глаза, за которые еще в детстве она прослыла в родном маленьком городке ведьмой, прямой нос и идеально очерченные губы… В ней не было ничего лишнего, словно небесный скульптор постарался создать идеальное тело для ее души. Она нечасто улыбалась, и о ее семье и детстве Фарха и Тайра знали мало. Рания вообще предпочитала о себе не рассказывать, но от Гюнтера Тайра знала, что под давлением местных священнослужителей семья почти что отказалась от нее, узнав, что девочка способна на большее, чем готовить пахлаву и в будущем рожать детей. Для маленького поселка в горах магический дар Рании оказался слишком велик. У Рании были отец, мать и вроде бы младшая сестра, и иногда, когда боль одиночества становилась совсем невыносимой, Рания подолгу сидела на крыше соседнего дома и через узкую улочку наблюдала за тем, как живет ее семья: как по вечерам мама готовит любимую отцом пахлаву, отец опять напряженно смотрит в телевизор, ожидая, что «Галатасарай» забьет, а сестра в соседней комнатке делает уроки, старательно повторяя вслух непривычные английские слова. После того, как сэр Котца забрал Ранию в Ишанкар, она ни разу не общалась с родными. Она жила в Ишанкаре уже больше семи лет.

Рания была лучшей со своего потока. Она была похожа на Гюнтера, и Гюнтер, прекрасно осознавая это, тиранил ее больше других, выжимая из нее все, на что Рания была способна. Фарха предполагала, что Рания когда-нибудь займет место Гюнтера. Ни Фарха, ни тем более Тайра не могли сравниться с ней в мастерстве, скорости, реакции, владении разными видами оружия. Если Фарха в бою с Ранией держалась достойно, то Тайру к ней Гюнтер подпустил всего несколько раз, и все они закончились неутешительно. Рания противников не жалела, казалось, она понятия не имеет о том, что такое тренировочный бой, и воспринимает каждый, как реальный и последний в своей жизни. Тайра мечтала свести ее в поединке с Хидамари и посмотреть, чем все закончится. С одной стороны она была уверена, что Рания не оставит Хи ни малейшего шанса, с другой – искренне была на стороне давней подруги, ведь и Хидамари тоже была не лыком шита, а про ее деда уважительно отзывался даже Гюнтер, чего Тайра от него вообще не ожидала.

Рания была дочерью полуграмотного торговца, но ее идеально прямая осанка выдавала в ней древнюю кровь. Порой Тайре казалось, что это Рания, а не она, главная в их тройке, и, думая об этом, Тайра всегда вспоминала рассказы Нурали-ходжи о Зулейхе и принцессе Хатидже. Фарха однажды призналась, что такие мысли посещали и ее, но ее это скорее забавляло, чем расстраивало. Обе Стражницы следовали Церемониалу и безукоризненно выполняли требования Закона, так что Тайре не приходилось чувствовать себя неловко. В конце концов, каждый имел право на свои иллюзии и персональные сказки, и еще неизвестно, кем Рания мнила себя в своей.

Фарха опустила штанину и пошевелила ногой. Рания достала из сумки бутылку воды, сделала пару глотков и протянула напарнице. Гюнтер в пол-оборота наблюдал за девушками с другого края площадки, где он давал указания старшим наставницам. Тайра помотала головой, когда Фарха предложила бутылку ей, и принялась разглядывать Гюнтера.

Сэр хет Хоофт был прав: Гюнтер был не самым дружелюбным и располагающим к себе человеком. Он был бы идеальным военным, если бы не его служба в Ишанкаре. Они с женой владели большой фермой, но управляла всем его жена и старший сын. Тайра знала, что Гюнтер мечтает отойти от дел и заниматься тем, чем ему хотелось, но почему-то ей казалось, что фермер из Гюнтера выйдет никудышный. Гюнтер и сам это понимал, и потому делал то, что умел, и в чем ему не было равных, но мысль о золотых пшеничных колосьях, горячих, жареных над углями сосисках и холодном пиве по вечерам грела его душу. Иногда Фарха подсматривала его воспоминания и детально описывала подругам его сделанную